— Каждый африканский идол — это копия конкретного умершего человека, — пояснил Якушин. — Шаманы считают, что после смерти душа блуждает по миру и пакостит живым, пока не найдет рукотворную копию своего прежнего тела. Душа поселяется в ней и находит покой. Получаются «Аватары», так сказать. От идолов, изображающих врага, люди стараются избавиться. Продают, скажем, за копейки доверчивым туристам, а те потом с ними маются у себя дома. Постоянные неприятности, шумы по ночам, а утром идолы оказываются в другом месте. Шаманы умеют заряжать энергией подобные предметы. Не волнуйтесь, все проверено, злобные духи в этих поделках не сидят. А вполне нормальные духи… — Якушин вяло засмеялся, — главное, относиться к ним по-человечески, говорить добрые слова, не устраивать в их компании застолья. И еще важно, чтобы идолы не смотрели друг на друга.
— Знаете историю их появления здесь? — спросил я.
— Хороший товарищ привез из Чада лет пять назад. С этими фигурками все чисто — мы не самоубийцы, знаете ли.
— Может одна из них быть артефактом?
— Нет, — решительно качнул головой Сергей Борисович. — И даже не важно, откуда и когда их привезли. Это не сувениры, изготовленные в мастерской, а реальные посмертные идолы. Заряжать уже заряженное? Никакой уважающий себя маг до такого не опустится. А глупцов в советских частях «особого назначения» не было.
— В частях «очень особого назначения», — поправил я.
— Да, простите, — улыбнулся Якушин. — «Особое назначение» — по вашей линии. Эти фигурки мы также исключаем. Предлагаю добавить к списку также содержимое застекленной тумбы — броши, браслеты, прочие украшения, зонтики от солнца, дамские ридикюли и тому подобное. Уверен, это не то. Чем меньше вещь, тем больше вероятность, что она потеряется.
— Клепсидра? — ухмыльнулся я, разглядывая старинные водяные часы, напоминающие ворота в некое смутное измерение.
— Есть другое название — гидрологиум. Их использовали в Древнем Риме, украшали золотом, драгоценными камнями. Время измеряется количеством воды, вытекающей из отверстия. Откуда, по вашему мнению, возникло выражение «время истекло»? Это самое примитивное устройство, бывали и сложнее. Прибор ненадежный, требует обслуживания, присутствия «хранителя времени» и прекратил хождение с появлением песочных часов, за которыми не требовалось никакого ухода. Его держали в приличных домах лишь в качестве красивой мебели. Данный экземпляр — вполне рабочий, но не думаю, что его изготовили очень давно. Историю появления не помню, нужно поднимать документацию.
— Почему бы этого не сделать? — проворчал я.
— Сделаем, — уверил Якушин. — А теперь представьте, кто-то хочет поместить на хранение в музей тот самый артефакт. Неужели будет ненадежная документация? Мой вердикт — эта штука может быть артефактом.
— Как и напольные часы? — Я переместил взгляд. Это были обычные покрытые лаком часы с маятником и боем. Изрядно «сплющенные» — небольшая глубина по сравнению с высотой и шириной. Благородное темное дерево, покрытое лаком. Верхушка закругленная, повторяющая контур циферблата, украшена лепниной. Подножье утолщенное, массивное. За стеклом до самого подножья — удлиненный маятник и часть зубчатого механизма. Стекло открывалось, что продемонстрировал Сергей Борисович. Но часы не шли, обе стрелки сливались в одну в районе полуночи.
— Корпус с резными колоннами, цвет — «классический орех», дверца, украшенная сквозной резьбой. Пружинный механизм с ручным заводом.
— Но они не идут, — подметил я.
— Сломались, — объяснил Якушин. — В принципе, самые обыкновенные, в меру старые часы. Марка «Янтарь», выпущены Орловским часовым заводом, который просуществовал с 1952 по 2004 год. Наверное, подзаводятся ключом — точно даже не скажу.
— И давно они здесь?
— Лучше не спрашивайте, — улыбнулся Сергей Борисович. — Может, и не со дня основания музея, но давно. Документы посмотрим… если найдем. По правде, я небольшой любитель таких раритетов, подобных часов в музее несколько штук, плюс пара в крематории, но вроде стоят, ухода не требуют, в интерьер вписываются идеально.
— Ваш вердикт?
— Могут. Вносите их в «список подозреваемых».
— Платье?
Мы дружно разглядывали основной атрибут ритуального женского одеяния. Изделие явно на высокую даму. Черная шерсть, крытая крепом, строгий стоячий воротник, пышный подол с бахромой, узелками и кисточками. В принципе, наряд не пуританский — платье выразительно облегало формы его владелицы. Шляпка, идущая в комплекте, тоже не умаляла женственность, а скорее, ее подчеркивала.
— М-да, — сказала Варвара. — Как-то трудно такое представить. Впрочем, в качестве бреда…
— Платье, кстати, принадлежит «черной вдове» Анне Касьяновне Большаковой, жительнице города Новониколаевска, — с какой-то странной гордостью сообщил Якушин.
— Как это? — не понял я.
— О господи… — Варвара чуть не перекрестилась.
— Вы не знаете, что такое «черная вдова»? — не понял Сергей Борисович.
— Я знаю, что такое «черная вдова». Это роковая дама, чьи мужья, в большинстве не бедные, умирают с удивительной регулярностью по причинам, разумеется, не зависящим от роковой дамы.
— Совершенно верно, — согласился Якушин. — В 1903 году Анна Касьяновна, старшая дочь члена правления Новониколаевского пожарного общества, впервые вышла замуж за купца 1-й гильдии Большакова, взяв его фамилию, которая ей чем-то понравилась. Ей было уже под тридцать. Купец скончался через год от сердечного приступа, и безутешной вдове по наследству отошло немало, в том числе хороший дом с резными наличниками. Женихов у вдовы было много, но женщина была весьма придирчива в плане их отбора, и едва закончилась «активная фаза» траура, снова вышла замуж — теперь уже за престарелого господина Бейлица Давида Моисеевича, который держал прибыльное ателье недорогого платья для мещан. Из собственного дома на улице Кабинетной Анна Касьяновна переехала в 22-й, так называемый «еврейский» квартал, где молодые и зажили счастливой семейной жизнью. Угадайте, что сделал через год Давид Моисеевич? Правильно — умер. Во сне остановилось сердце. Снова похороны…
— Надеюсь, не в том же платье? — проворчала Варвара.
— Ну, что вы, это моветон — ходить на похороны в одном и том же платье. История умалчивает, по кому именно Анна Касьяновна носила траур в данном наряде, но принадлежал он точно ей. А следующим мужем после господина Бейлица стал некий Павел Артемьев — один из основателей мукомольного дела и хлеботорговли в городе. Этот достойный господин преставился спустя два года — погиб в аварии во время испытаний редкого по тем временам безлошадного колесного экипажа. Анны Касьяновны в тот день, разумеется, и близко не было, и жандармские урядники не смогли ей ничего предъявить. Дурная молва уже шла по городу, и венчаться в четвертый раз было как-то неприлично. Хотя, не поверите — ручеек желающих не пересыхал. К началу мировой войны Анна Касьяновна — обладательница к тому времени уже приличного состояния — покинула Новониколаевск в неизвестном направлении, а это платье осталось в комоде у ее кузины…
