— И ваш приговор…
— Этот предмет может быть артефактом. Сомнительно, притянуто, смешно, не из той, как говорится, оперы, но — может. Разумеется, мы не рассматриваем отдельно шляпку и вуаль. Подобные предметы зарядить можно, но снова же риск утери, порчи, банального обветшания.
— Статуэтка Шивы?
Один из троицы верховных богов в индуизме, имеющий в данном воплощении четыре руки, был изображен танцующим в круге, символизирующем, по-видимому, огонь. Статуэтка была довольно увесистой, имела много граней, выступов, способных создать неудобство при упаковке и транспортировке.
Сергей Борисович задумчиво почесывал окладистую бородку.
— А я вообще не понимаю, почему этот предмет находится здесь. Индуистская коллекция расположена во втором корпусе, там и представлена вся божественная триада Тримурти. Как я устал бороться с этими людьми, — пожаловался Якушин. Варвара что-то пробормотала — из разряда «пора вводить порки и массовые увольнения», но Сергей Борисович даже ухом не повел.
— Этот парень имеет отношение к церемонии погребения? — спросил я.
— Он ко всему имеет отношение, — проворчал Якушин. — Особенно огненная стихия, с которой Шива зачастую ассоциируется. В Индии считается, что тело после смерти удерживает душу. Единственный способ ее освободить для перехода в следующую жизнь — это полностью уничтожить, сжечь тело. Когда человек скончался и идут приготовления к похоронам, рядом с телом горит лампа. Это огонь, присматривающий за душой в момент перехода. Мертвое тело моют, чистят, окружают цветами, травами, ценными предметами. Потом мертвеца переносят на погребальный костер, где и происходит, собственно, кремация. Главный плакальщик на церемонии, как правило, старший сын умершего. Он всем управляет, совершает священный обряд, а потом разжигает погребальный костер. Во время сжигания этот человек совершает один из главных похоронных ритуалов — раскалывает бамбуковой палкой череп покойного. Это означает, что душа теперь свободна, может покинуть тело. Несколько дней кострище никто не трогает. Потом плакальщик возвращается, собирает пепел с остатками костей, все это помещается в урну, чтобы позднее похоронить в водах Ганга… Да, Никита Андреевич, теоретически этот парень в кольце может быть артефактом, но следует выяснить, где он находился в 91-м году.
— Небольшое уточнение, Сергей Борисович. Где именно проходила процедура зарядки аккуму… тьфу, артефакта? Понимаю, что вы при этом не присутствовали, но все же — есть догадки?
— Думаю, все вертелось вокруг столицы — Московский регион, прилегающие территории соседних областей. Все было сосредоточено там — общественная жизнь, экономическая, политическая, духовная… Сложно представить, что это происходило, допустим, в Калининграде или Хабаровске. Точно сказать не могу, но большая доля вероятности, что именно там. Возможно, не сама Москва, но определенно рядом — Серпухов, Ивантеевка, Зеленогорск…
— Что скажете по поводу настенного мемориала?
Взгляды присутствующих переместились на овальное застекленное изделие, обрамленное узорчатым окладом.
— Не знаю, что сказать, — признался Якушин. — Оплывшие свечи, пламя, задуваемое ветром, кленовые листья, православный крест… Трогательная семейная вещица, оставшаяся без хозяев. Принадлежала пожилой семейной паре из Бердска. Когда они скончались, вещицу привез их дальний родственник — любитель денег и выпить. Я купил ее за несколько тысяч рублей — красивая милая вещь. В честь кого был выполнен мемориал, парень не знал, он просто распродавал вещи родственников. Подобные изделия производились и в советское время, и после. При коммунистах оно, понятно, не поощрялось, но и не было под строгим запретом. Раньше это делали в подпольных мастерских, сейчас — вполне легально. Мой вывод: эта вещь может быть артефактом, но с изрядной долей скепсиса. Она хрупкая, ненадежная. Если разобьется стекло и не вставится новое, мемориал попросту растеряется, сломается, порвется.
— Картина?
Это произведение реально приковывало взгляд. Какая-то пронзительная, щемящая, где-то прописанная тщательно, до последней складочки на женском платье, где-то — небрежными мазками, схематично, словно художник торопился — и все равно, соединенное вместе, все смотрелось цельно и гармонично. Больше всего привлекало внимание чувственное женское лицо — скорбно поджатые губы, трогательная ямочка на щеке, большие глаза, в которых теснилась боль. Все, что находилось за ее спиной — фрагмент кладбища с античной колоннадой, — казалось химерическим, парящим в воздухе. Полотно было выполнено вертикально, обрамлено в серебристую рамочку. Размеры небольшие — полметра в высоту, сантиметров сорок в ширину.
— Это, безусловно, может являться артефактом, — допустил Якушин. — Вещь из советской эпохи, написана после Великой Отечественной войны. Мастер неизвестен, но, несомненно, человек талантливый и наблюдательный. Происхождение картины будем проверять, но там, подозреваю, все запутано.
— Осталось немного. — Я сделал шаг в сторону. — Погребальные урны, статуэтка ангелочка со сложенными крыльями…
— Решительно не советую рассматривать, — покачал головой Якушин. — Урны глиняные, ненадежные, разобьются — уже не склеишь. То же самое касается ангела. Как, позвольте спросить, кремлевские маги собирались все это сохранить на долгие десятилетия? Любое неловкое движение, человеческая неуклюжесть, удар при транспортировке — и артефакта нет. Материал очень тонкий — в отличие от той же, допустим, клепсидры, у которой есть известный запас прочности…
— Простите, перебью, — сказал я. — Рязанов явно собирался что-то поджечь. Глиняные урны, статуэтки, водяные часы, а тем более, металлического Шиву — разве можно поджечь?
Мои спутники колебались, думали — вопрос действительно имел смысл.
— Поджечь можно все, — неуверенно вымолвила Варвара. — В сильном огне все оплавится, лопнет и придет в негодность. Не забываем, что Рязанов действовал по установке — он вооружился бензином, но только в последний момент понял, что нужно уничтожить. Да, звучит не очень, но на основании твоего вопроса круг подозреваемых отнюдь не сужается.
— А это что за кадр? — кивнул я на очередную «скульптурную композицию», приютившуюся под урнами и не бросающуюся в глаза. Изделие лепили из глины и явно не месяцами. Центральное место композиции занимала корявая фигурка человека. Голый шишковатый череп, одежда до пят, уродливый, искривленный, он замахивался молотом на длинной рукоятке. Вокруг него грудилось что-то бесформенное — имея воображение, можно представить, что это стая крупных птиц.
— Эту штуку лучше не рассматривать, — поморщился Якушин. — Слишком специфичное и ломкое изделие. Творение посвящено рогьяпе — главному персонажу так называемого небесного погребения в Гималаях. Ритуал, мягко говоря, необычный, проводится в горах, где нет деревьев, чтобы сжечь останки, а почва слишком твердая и каменистая, чтобы вырыть могилу. Буддисты верят, что душа после смерти отделяется от тела, а само тело после этого — бесполезный и пустой кусок плоти. Вроде пустой бутылки, из которой выпили все содержимое. Небесные похороны проводят вдали от населенных пунктов. Лама читает молитвы над телом, а потом могильщик рогьяпа ножом и кувалдой расчленяет останки и разбрасывает их по округе. Тут же слетаются падальщики, которые быстро все подъедают. Огромные такие птицы-стервятники. Они всегда сидят поблизости, ждут, пока человек закончит приготовление еды. Если очень голодные, то не ждут — слетаются, галдят, путаются у него под ногами, выхватывают куски мяса… Процедура, конечно, далека от христианской с ее бережным отношением к телу усопшего. От тела после этих похорон остается только скелет, рогьяпа ломает кости, измельчает их, смешивает с мукой и маслом. А это уже лакомство для мелких птиц — и оно быстро уничтожается. От человека не остается ничего, только воспоминания и душа, живущая по своим законам. Такие похороны считаются идеальным актом жертвоприношения, ведь птицы получают пищу, которой мало в горах, и поддерживается круговорот веществ в природе. Подобные церемонии, кстати, устраиваются не только в Гималаях. Иногда тела поднимают в горы, уносят в лес и там оставляют для съедения животными…
