Алла Михайловна исподлобья, отступив на шаг, разглядывала стилизованный тотемный столб, изрезанный изображениями зверей и птиц, странными лицами, отдаленно напоминающими человеческие.
— Это подлинный артефакт, не знаете?
— Уверен, что нет. Это уменьшенная копия пятиметровой деревянной скульптуры, найденной на Урале в 1894 году. Лежала в торфяном болоте и прекрасно сохранилась. Так называемый Шигирский идол — самый древний из найденных артефактов. По крайней мере, самая древняя скульптура. В 90-м году собрали международную группу ученых, провели радиоуглеродное датирование — получили почти 10 тысяч лет. Потом повторно обследовали — по древесине, залегающей в глубине. Теперь получили одиннадцать с половиной тысяч лет. Считается, что статую использовали в своих нуждах древние охотники-собиратели из последней ледниковой эпохи. Вырезанные лица — злые духи, демоны и прочие сверхъестественные существа, именно от них защищал народ данный идол.
— На скульптуре присутствует символическое письмо, — подметила женщина. — Охотники-собиратели изобрели письменность?
— Понятия не имею, — пожал я плечами. — Подозреваю, наши знания неполные, а где-то и неверные. Кто тут жил, чем они занимались…
— Да уж, пятиметровая статуя сюда бы не вошла. — Алла Михайловна оценила высоту потолка. — Хотя и славно бы смотрелась.
— Только не это, — улыбнулся я. — Боже упаси. Не всегда есть возможность договориться со злыми духами, обитающими в подобных вещах. А уж если ты больше одиннадцати тысяч лет пролежал в болоте…
— Вы верите в эту мистическую ерунду? — удивилась женщина. — Злые духи, пагубная энергетика, способную воздействовать на живых?
Я предпочел не вступать в дискуссию. Не важно, во что я верю, — главное, чтобы эта «мистическая ерунда» однажды не поверила в меня.
— А говорите, что вы плохой экскурсовод, — протянула Алла Михайловна.
Гостье из столицы становилось немного не по себе. Но она продолжала блуждать вдоль стендов с африканскими и индейскими амулетами, с ритуальными масками, прочими предметами погребальных культов.
— Эти черепа принадлежат детям, — передернула она плечами. — Кто будет изготавливать ремесленным образом человеческие черепа, если проще добыть настоящие. Особенно в Африке. Недавно прочитала душераздирающую историю. В Мали, в одной деревне вооруженные личности напали на дом, где проживала одинокая мать с двумя детьми-альбиносами. Ночь, все спали. Ворвались в дом, схватили маленького ребенка. Мать пустилась за ними в погоню, затем вернулась, чтобы защитить вторую дочь. Украденную девочку потом нашли за мечетью. Ей отрезали голову — подонки забрали ее с собой. Оказалось, это распространенная практика. Люди верят, что амулеты из альбиносов могут лечить болезни, приносить богатство и удачу. Деревня после этого случая взбунтовалась, люди сожгли полицейский участок, но никого не нашли.
— Это называется ритуальное преступление, — объяснил я. — Пока еще радует, что это единичные случаи. В древности и не такое случалось. В Перу нашли захоронение, которому больше 500 лет, явно до прихода конкистадоров. Даже не могила, а место жертвоприношения: массовое ритуальное убийство детей недалеко от побережья Тихого океана. Что творилось в головах индейцев? Современному человеку непостижимо. Уничтожили во славу богам полторы сотни своих же детей.
— Это точно ритуальное жертвоприношение, — уточнила женщина, — а не банальное массовое убийство?
— Точно, — кивнул я, — черепа раскрашивали красным пигментом — он использовался в обрядах жертвоприношений. И размещали их таким образом, чтобы лицевая часть смотрела на восток, к Андам. Насколько известно, это самое массовое детское жертвоприношение в истории.
— Вот боги, наверное, подавились, — пробормотала Алла Михайловна.
Ознакомительная экскурсия подходила к концу, Алла Михайловна вернулась в «православный» раздел, признавшись, что он ей ближе и милее, а также согласуется с темой ее диссертации. Она исследует предмет на основе жизни нескольких сибирских семей — от середины XIX века до Гражданской войны. Дальше началась неразбериха — все смешалось, брат пошел на брата, сын на отца, страна погрузилась в пучину смуты, в сравнении с которой «великая» российская смута начала XVII века — нормальная жизнь и торжество законности. В XIX веке люди тоже умирали, но все правила, связанные с похоронами, подчинялись нормам. Их неукоснительно соблюдали.
Она показывала «похоронные» письма, которые ей любезно разрешил скопировать Якушин. Их, как и нынешние приглашения на свадьбу, рассылали родственникам и знакомым. Письма имели свою форму, траурные пометки, чтобы не спутали с другой корреспонденцией. Содержание письма было также, как сейчас говорят, «отформатировано». «Удрученные тяжелым горем, с прискорбием извещаем о смерти от долгой болезни нашего отца и деда Чудинова Николая Панкратовича, добропорядочного мещанина и аптекаря. Ждем 21 июля сего года вас на отпевание в церкви Святой Троицы, похороны и поминальный обед, который состоится в собственном доме усопшего». В обязанности адресата, если он не мог посетить церемонию, входило написать ответное «утешительное» письмо, где он выражал свое сочувствие, желал живым многотерпения, а преставившемуся — земли пухом и царствия небесного…
— А вы знаете, откуда взялось слово «гроб»? — спросил я.
Дама прищурилась.
— Честно говоря, не знаю. Расширьте мой кругозор, Никита Андреевич. Должно быть, старое русское слово?
— Ни в коем случае. Старое русское слово — «домовина». А «гробы» появились с наплывом в страну мастеров похоронных ремесел, в основном немцев. Есть подозрение, что слово произошло от аббревиатуры «Gr.ob», что означает «grabatus-obitus» — «ложе смерти».
— «Домовина» лучше звучит, — подумав, сообщила Алла Михайловна. — По-домашнему как-то, по-русски. А вообще, знаете, любая смерть страшна, — заключила она со вздохом.
— «Но еще страшнее стало бы осознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь», — когда она удивленно вскинула глаза, я поспешил объяснить: — Цитата не моя — Антон Павлович Чехов.
За спиной многозначительно кашлянули. Я обернулся. Из-за фигуры невозмутимого сфинкса вышла какая-то помолодевшая Варвара — в меру надменная, с иголочки одетая, до невозможности привлекательная! Я смутился, закашлялся. Вот так подловила! Очевидно, моя физиономия была глупее некуда — Варвара подобрела, сделала лицо попроще.
— Добрый день, господа, — вкрадчиво сказала девушка. — Проводим ликбез новым сотрудникам, Никита Андреевич? Никогда бы не подумала, что вы сильны в русской классике.
— Это почему же? — проворчал я. — Интеллектом не вышел?
— Ну, отчего же. — Варвара язвительно заулыбалась. — Ведь все вокруг такое смертное, подвластно тлену и гниению, а классика — бессмертна.
— Я не новая сотрудница, — тем же тоном отозвалась моя собеседница. — Незнанская Алла Михайловна, научный работник, собираю материал для диссертации и думаю, до конца недели, разумеется, с санкции Сергея Борисовича, проработаю в вашем музее.
