Луч света выхватил из темноты сосредоточенную мужскую физиономию — вроде незнакомую. Эффект разорвавшейся бомбы! Он вскрикнул, отшатнулся, вскинул руку с пистолетом. Не травматик — отметилось машинально. Кто в своем уме станет наворачивать глушитель на травматическое оружие?!
Я выстрелил первым — дважды надавил на спуск. В ближнем бою — тоже оружие. Резинка попала в руку, сжимающую рукоятку, вторая — в плечо. Мужик ударился о стену, пятка соскользнула со ступени, ушибся мягким местом, покатился вниз. Но появился другой — он неплохо прыгал.
Я отшвырнул фонарь — и вовремя! Двойной щелчок, за ним еще один. А как же брать живым? Возможно, он метил по ногам, я не знаю. В темноте не разобрать. Пули искрили, рикошетя от стен. Я что-то кричал, палил из своего смешного пистолета, метался от стены к перилам. И Рязанов сзади кричал. Как-то отметилось мимоходом — вроде живой, не зацепило. А я опять попал! Стрелявшего отбросило к стене, он глухо ругался.
Топал третий. Я выбил на звук оставшиеся резиновые пули, метнулся назад, уткнулся в Рязанова. Он как-то тяжело сопел. Я схватил его за шиворот, стал толкать вниз. Он тормозил. Я волок его на себе, мы спрыгнули с последней ступени, вбежали в тамбур. Мы стали бы прекрасной мишенью для того, третьего — но он споткнулся, потерял драгоценные секунды. Я пнул дверь, она распахнулась, и мы вывалились наружу.
— Константин, ты что?
— Никита, меня, кажется, подстрелили… — кряхтел Рязанов. — В бедро попали, хорошо, если навылет…
Вот только этих новостей мне не хватало! Всю оставшуюся жизнь буду каяться за сегодняшнюю дурь! Он падал, нога не держала. Я подхватил его под мышки, поволок через подъездную дорожку. Он стонал, ухитрялся как-то прыгать на одной ноге. Мы перевалились через бордюр, я поволок Рязанова в кустарник, дальше — под ветки тополей.
Справа осталась детская площадка, темные горки припаркованных машин. Выстрелы не могли не слышать, но кто в своем уме вылезет интересоваться? Мы повалились в изнеможении. Рязанов пыхтел, держался за простреленную ногу. Я выдернул ремень из штанов, затянул выше раны. Хоть немного уменьшить кровопотерю… А из подъезда уже выбегали люди! Мутный силуэт прыгнул на подъездную дорожку, завертелся. Двое других едва передвигались, кряхтели, плевались. Резиновые пули тоже могут кое-что!
Уцелевший что-то злобно шипел на них, поторапливал. И неизвестно, чем бы все закончилось, не вырули из-за угла машина патрульно-постовой службы! «УАЗ» ехал без сирены, без проблесковых маячков — но главное, ехал! Я чуть не умилился — как же я люблю нашу полицию! Неприятеля словно ветром сдуло с подъездной дорожки. Они ушли к крыльцу, бросились в темень и как-то сразу стали маленькими, прозрачными, двинулись вприсядку вдоль цветочных кустов и охапок папоротника. Полиция их не заметила. Патрульная машина остановилась напротив подъезда. В салоне потрескивала рация, что-то бубнил дежурный. Обладатели кокард выбирались неохотно, подтягивали штаны. Обменялись парой слов и поплелись к подъезду. Ну, не было у меня времени вступать с ними в разъяснительные беседы!
— Константин, ты живой? Встать можешь?
— Да живой я… — огрызался подстреленный напарник. — Замечательно проводим ночь, Никита. Вот скажи, за что ты мне такое устроил? За то, что я тебе тогда на Железнодорожной по морде дал?
Не было времени раскаиваться. Я поднял его, схватил под мышки, поволок дальше — в темноту двора, из которой не доносилось ни звука. Узкий проезд между жилыми строениями, клумбы, кусты, за углом — «Террано», и слава богу, что люди с пушками, устроившие нам засаду, отправились не в эту сторону! Я загрузил Рязанова на заднее сиденье, прыгнул за руль. Выехав на Советскую, я пролетел квартал в сторону церкви Вознесения, встал в пустом парковочном кармане. Аптечку в зубы, вытряхивал бинты, заставил Рязанова стащить штаны. Мы вдвоем обматывали рану, вокруг которой пузырилась кровь. Рязанов сдавленно ругался.
— Терпи, боец, терпи, — бурчал я. — Рана сквозная, зацепила мягкие ткани, кости не задеты, жить будешь, бегать будешь! Ну, поваляешься в больнице неделю-другую, от тебя же не убудет? Тебе все равно где-то надо прятаться.
Он стонал, пускал слюни, хрипло сожалел, что не прибил меня в памятную ночь, сейчас бы с ним такого точно не случилось! Ну, подумаешь, нашел бы артефакт и сдох от инсульта… Он раскорячился на заднем сиденье, вытянув перебинтованную ногу, а я уже рвал рычаги, давил на газ, выезжая на перекресток к цирку. Светофор мигал желтым. Никого. Я перелетел перекресток, покатил дальше по Советской — мимо главного городского храма с поблескивающими куполами, мимо Нарымского сквера — зеленого оазиса среди кирпично-бетонных громадин…
Кривицкий на этот раз отозвался. Но выражал такое недовольство, словно я стащил его не с жены, а как минимум с первой красавицы Вселенной.
— Так, заткнись и слушай! — рявкнул я. — Я еду в сторону горбольницы, со мной раненный в ногу Рязанов, и меня самого чуть не подстрелили!
И далее по тексту — проблемы в музее, о которых ему лучше не знать (ПОКА не знать), чужаки, взломавшие мою квартиру, жаркая перестрелка, в которой враги тоже получили увечья; патруль ППС, который до сих пор может находиться у меня дома. А еще, возможно, брызги крови в подъезде…
— Развлекаешься, Ветров? — мрачно заключил Кривицкий.
— Да, скучно, девочки… Вадим, никто не заставляет тебя куда-то мчаться. Свяжись с врачами горбольницы, пусть встречают. Свяжись с патрульными — пусть хотя бы посмотрят за моей квартирой, пока не вернусь. Злодеев вы не поймаете, да и бес с ними, сам поймаю. И пусть избавят от утомительных допросов, выяснения обстоятельств, медицинских освидетельствований… Завтра тоже пусть оставят меня в покое, я все потом объясню!
— Слушай, я тебе Хоттабыч? — не понял Кривицкий.
— Нет, ты порядочный мент, которому небезразлична судьба школьного товарища и всех его близких. Все!
Дальше как в тумане. Ворота городской больницы № 1, изгибы бордюров, о которые я шоркал колесами, пандусы лечебного корпуса. Люди с носилками уже ждали. Рязанов ворчал, что и сам дойдет, но фактически не мог передвигаться. Его увезли готовить к операции, а я метался по приемному покою, злой, как барракуда.
Снова телефонные звонки: ругалась Варвара, которую я бросил, не предупредив; сердился Сергей Борисович — всегда невозмутимый, но сегодня дал волю эмоциям. Звонил Кривицкий, справлялся, не влип ли я еще куда. Моя квартира действительно вскрыта, но явного шмона нет, патрульные присмотрят за ней. Он поступился принципами — сказал дежурному в ППС, что меня нет в городе, телефон не отвечает, где меня искать, знает только Бог, и теперь я его должник до самой смерти! В музее в этот поздний час было тихо — сообщил Сергей Борисович. Охрана на месте, люди спят по очереди, попыток несанкционированных проникновений не отмечено.
Остатки совести не позволяли сбежать из больницы. Я провел там половину ночи. Потом возник зевающий хирург, объявил, что операция прошла успешно, но пациенту придется пару недель полежать, а потом полгода хромать.
