Он знал, что Мехмеду не следует находиться одному. Никогда. Выйдя за дверь, Раду уловил взмах пурпурного плаща, когда его друг свернул за угол. Мехмед не предложил Раду последовать за ним – значит, ему нужно было побыть в одиночестве. Поэтому Раду последовал за ним, тихо и на приличном расстоянии. Он так старался не упустить Мехмеда и в то же время оставаться незамеченным, что даже не осознавал, куда направляется Мехмед, пока не свернул в очередной коридор и не увидел, как он стучит в дверь Лады.
– Открой!
– Убирайся к дьяволу!
– Нам нужно поговорить!
– Мне от тебя ничего не нужно!
Мехмед приложил голову к двери и глубоко вздохнул. Когда он снова заговорил, его голос стал тише и мягче, и Раду пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. То же самое наверняка делала и Лада за тяжелой деревянной дверью.
– Я не знал о ребенке, пока не вернулся, после того как встретил тебя в бассейне. А потом не знал, как тебе сказать. Я до сих пор не сказал. Я понятия не имею, как к этому относиться. Это… долг. Это то же самое, что сидеть на бесконечных совещаниях, выслушивать жалобы пашей и разбирать мелочные ссоры янычар со спагами.
Мехмед остановился, будто прислушиваясь к чему-то, потом покачал головой.
– Она отвратительная. А гарем… я… это не настоящее, Лада. Я прихожу туда, и они порхают, как призраки, как картинки. Среди них нет ни одной, которая бы для меня что-то значила. – Он снова замолчал, прислонив ладонь к двери. – Ты – единственное, что есть настоящего в моей жизни.
Услышав это, Раду задохнулся от физической боли. Но стон его агонии заглушил звук открывающейся двери. Мехмед вошел внутрь и притянул Ладу к себе, его губы слились с ее губами, а руки погрузились в ее волосы, и он держал ее очень крепко, а затем они, спотыкаясь, зашли в комнату Лады и закрыли за собой дверь.
Раду неверным шагом дошел до двери. У него подкашивались ноги. Ему хотелось быть там, внутри. Он хотел быть тем единственным, что было настоящего в жизни Мехмеда, так же как Мехмед был единственным в жизни Раду.
Он хотел…
Нет, пожалуйста, нет.
Да.
Он хотел, чтобы Мехмед посмотрел на него так, как он смотрел на Ладу.
Он хотел быть Ладой.
Нет, не хотел. Он хотел быть собой, и он хотел, чтобы Мехмед любил его за то, что он – это он. На его вопрос, на вопрос Мехмеда, наконец, нашелся ответ, и он пронзил Раду так внезапно и резко, что он тяжело осел на пол и задрожал.
Он не хотел этого ответа.
31
Хотя Мехмеду пришлось уйти слишком скоро, чтобы его отсутствие не обнаружилось, Лада продолжала ощущать на себе его руки и губы.
Она не знала, что это значило и какой процесс они запустили. Но Хюма была права: взгляд, который Мехмед бросил на нее, уходя, заставил ее почувствовать себя более могущественной, чем когда-либо.
Они увидятся снова на празднике поздно вечером. А до этого мужчины пойдут в баню, а женщины соберутся на ужин в тесном кругу.
Лада не планировала туда идти, но ей было слишком тесно в своей комнате, как и в своей коже. Нужно было чем-то заняться, куда-то себя деть, иначе она бы взорвалась. Меньше всего ей хотелось оказаться рядом с Николае и янычарами, а Раду, как назло, в его покоях не было. Поэтому она пошла на встречу, завернувшись в свою тайну, как в самую плотную броню.
Увидев во главе стола Ситти-хатун, хрупкую, идеальную и совершенно несчастную, Лада едва не рассмеялась. Ее соперница была слаба и недостойна даже насмешки.
Лада увидела знакомое лицо и опустилась на подушку рядом с Марой. Мара задумчиво нахмурилась, а потом улыбнулась.
– Ладислава. Ты подросла.
Лада чувствовала, что лишь за один этот вечер преодолела целый жизненный этап. Она предусмотрительно выпрямила уголки губ, которые поползли вверх от приятных воспоминаний.
– Да. И ты отлично выглядишь. Где Халиме? – Лада огляделась и не нашла ее. В дверях комнаты стояли евнухи, а на встрече присутствовали почти все жены и наложницы Мурада.
У Лады сжалось все внутри, когда она подумала, что, по крайней мере, несколько из этих женщин принадлежат Мехмеду.
Нет. Она отказывалась об этом думать. Если они сидят здесь, значит, они такие же, как Ситти-хатун: их жизнь – сплошные обязательства, которые сильнее их. У них нет выбора, нет желаний. В отличие от нее.
Мара грустно улыбнулась.
– Ты не слышала? Халиме родила ребенка, меньше двух месяцев назад. Она до сих пор не выходит в свет.
Лада не смогла сдержать удивленный возглас:
– Младший сын Мурада – от Халиме?
– О да. Она сильно болела все девять месяцев, что носила его, а потом едва не умерла в родах. Он – самый уродливый младенец из всех, которых я видела в своей жизни. Он только и делает, что плачет. Халиме никогда не была счастливее.
Лада тихо рассмеялась.
– Бедная счастливая Халиме. А ты? Ты счастлива?
Мара выпила глоток вина. У большинства окружавших их женщин бокалов не было, но Мара не скрывала, что пьет вино.
– В Сербии мир. Муж моего присутствия не требует. У меня все хорошо. И у тебя тоже.
Лада вспыхнула, опустила глаза и стала играть с тарелкой. Неужели прикосновения Мехмеда так заметны на ее коже, что их видят все?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты больше не то жалкое, перепуганное создание, каким была, когда мы виделись в последний раз. Ты перестала бороться.
Слова Мары задели Ладу, и ей страстно захотелось возразить. Но это была правда. Взгляд Лады остановился на пустом месте сбоку от Ситти-хатун. Она заметила, как все женщины вокруг говорили с ней, ничего не говоря. Даже среди людей Ситти оставалась одинокой. Ее выменял ее отец. Ладе стало ее немного жаль. Так поступали отцы. Дочерям оставалось лишь пытаться выжить любыми возможными способами.
Она повернулась обратно к Маре и сказала правду:
– Я больше не знаю, против чего воевать.
Мара подняла бокал.
– Пусть твоя капитуляция сделает тебя счастливой. – Она осушила бокал. – Как и всех нас.
***
Черепахи с огромными свечами, которые таяли и капали на их спины, кружили по саду. Пятна света медленно ползали по траве, освещая то одну группу людей, то другую. Это было похоже на обрывки разговоров, которые подслушиваешь, проходя мимо. Окружавшие их цветы, черные в ночи, внезапно загорались яркими пятнами, чтобы потом снова превратиться а темные силуэты.
Когда одна из черепах медленно проползла мимо Лады, она почувствовала, будто восстает из тьмы пылающим клеймом. Однако внутри она горела гораздо ярче: она знала, что Мехмед рядом. Приведенная в смятение вопросами Мары, за ужином она выпила слишком много вина. Она не хотела вопросов ночью. Ей хотелось чего-то простого. Чего-то физического. Чего-то осязаемого.
