Мехмед потер переносицу.
– Да, да. Скоро я с ней встречусь. Думаю, я отдам ее за Ишак-пашу. Я отправляю его в Анатолию, где он станет новым бейлербеем. Я хочу убрать его подальше от Халила. Вместе они слишком сильны.
– Это мудрое решение. Однако я все же считаю, что Халил послужил бы тебе лучше, будучи посаженным на кол. – Хюма встала и вытянула руку. Сопровождавший ее евнух поспешил к ней. – На твоем месте я бы поступила с маленьким Ахметом иначе. Но ты должен делать то, что считаешь нужным.
– Так я и поступлю.
Хюма ушла, и Мехмед вздохнул.
– Тяжело видеть ее такой слабой.
– По-моему, она никогда не была слабой. Она наводит на меня такой же страх, как и всегда. И… она права. – Губы Лады скривились. Ей было неприятно соглашаться с Хюмой. Ей даже было жаль Халиме. – Если Константинополь шантажирует тебя дальним кузеном, только представь, что они сделают, добравшись до родного сына Мурада. Халил попытается его использовать.
– Я буду держать его подальше от Халила. А к тому времени, как Ахмет подрастет, мы уже разделаемся с этим гнусным пашой.
– Визирем, – поправила его Лада. – Помни, это была идея Раду. Если бы ты послушал меня, Халил был бы мертв.
– Знаю, знаю. Но мы должны смотреть далеко вперед. Мы строим основу. Нужно учитывать каждый камень. Сначала мы разберем стену, которую возвел Халил, а потом уже уберем его самого. Иначе брешь заполнится новыми камнями, а стена будет по-прежнему на моем пути. Раду прав.
– А что мудрейший Раду думает об Ахмете? Кто он – камень или брешь, которая ставит под угрозу все здание?
Мехмед не ответил.
46
Придворный писец нервно барабанил перепачканными чернилами пальцами по своим ногам. Его голос дрожал, и он запинался, как будто разучился говорить.
– Вы хотите взглянуть на налоговые записи?
Лицо Мехмеда представляло собой маску терпения.
– Да. Я хочу видеть отчетность о налоговых поступлениях.
Раду было жаль клерка, над бровями которого скопился пот. Он подозревал, что этого мужчину еще ни разу в жизни не вызывали к султану.
– Какие налоги вас интересуют?
Мехмед не улыбался.
– Все.
– Вс… все?
– Все. Я хочу проследить путь каждой монеты, упавшей в казну, и каждой монеты, покинувшей ее. Я хочу видеть, что делает каждое государство и каждый город, кто за это отвечает, как они тратят мое золото и что могут мне предоставить в ответ. Хочу видеть жалованья. Довольствия. Платежи иностранным государствам. Платежи, сделанные вассальными государствами.
– Но… пройдут недели, прежде чем я соберу достаточно данных, чтобы все проверить, и это будет очень трудоемкий процесс.
– Тогда вам лучше к нему приступить. Прямо сейчас.
Мужчина выскочил из комнаты, как будто слова Мехмеда хлестали его по пяткам. Мехмед вздохнул и потер лоб.
– Мы потеряли так много времени! На то, чтобы навести порядок, у меня уйдут месяцы, а то и годы. Когда я думаю о том, как далеко бы продвинулся, если бы мой отец не вернулся на трон, если бы меня не отослали обратно в Амасью…
Раду чувствовал ярость Мехмеда, и язык прилип к его небу. Хотя они никогда об этом не говорили, Раду часто думал о том, не жалеет ли и Лада об их поступке. Возможно, имелся другой выход. Способ, который позволил бы Мехмеду остаться на троне в первый раз, когда он его унаследовал. Они были напуганы. Они были детьми. И они приняли решение, повлиявшее на будущее Мехмеда, не посоветовавшись с ним.
– Ты в порядке? – спросил Мехмед.
– Да! Да. Просто я нервничаю. Сегодня я встречался с Кумалом и Назирой.
– Почему ты из-за этого нервничаешь?
Раду внезапно осознал, что хотя они с Мехмедом встречались каждый день, они не вернулись к той легкости общения, которая была у них прежде, когда они рассказывали друг другу все. У Раду было слишком много тайн, которые он не мог позволить себе раскрыть. Поэтому он старался говорить как можно меньше. Это было легко. Мехмед всегда был окружен людьми. Даже сейчас в комнате присутствовали двое стражников и приземистый мужчина с толстыми пальцами, державший подставку для ног Мехмеда. Их присутствие не располагало к интимности, и если прежде это огорчило бы Раду, то теперь шло ему наруку.
– Я разве тебе не говорил? Кумал хочет, чтобы я женился на Назире.
Мехмед откинулся на спинку стула, как будто получив пощечину. Мужчина с подставкой для ног метнулся к нему, но Мехмед махнул рукой.
– Жениться на ней? Ты меня оставишь?
В груди Раду что-то затрепетало – то ли надежда, то ли ее более мрачная, более отчаянная сестра, отчаяние. Возможно, удивление и досада Мехмеда объяснялись ревностью.
– Мне нельзя жениться? Я знаю, что янычарам нельзя, но я не уверен, кем я здесь являюсь.
Лицо Мехмеда смягчилось.
– Ты – мой друг, а не раб. Если хочешь на ней жениться… – Мехмед умолк и посмотрел на Раду так пристально, что Раду стало трудно дышать.
– Я ее не люблю. – Слова вырвались из него, как галька в бурном ручье – холодные и дребезжащие. Он не знал, куда они приземлятся, но продолжил говорить. – Я о ней забочусь, и Кумал был ко мне очень добр. Но я не уверен, что я хорошая пара для Назиры. Она вполне может выйти замуж за кого-то выше званием и лучше устроить свою жизнь. А мой первый долг – мой единственный долг – всегда быть рядом с тобой. Этого у меня никто не отнимет.
Тебя у меня никто не отнимет.
Пожалуйста, подумал Раду, пожалуйста, пойми меня.
Мехмед распахнул глаза, задумался на мгновение и улыбнулся.
– Тогда решай сам. Кумал-вали – хороший человек. Я сделаю его Кумал-пашой. Ты волен поступать как хочешь, главное, чтобы Назира знала, что ты нужен мне.
Раду сжал кулаки за спиной, чтобы не видел Мехмед, так крепко, что стало больно.
– Никакое другое место меня не интересует.
Раду хотелось сказать еще многое, но слова застряли у него в горле. Раду знал, что если он начнет говорить, то не сможет остановить поток искренности, и он потопит его.
Поэтому он поклонился и вышел из комнаты, прерывисто дыша, с колотящимся сердцем.
Любовь – это чума.
***
Он встретил Назиру и Кумала в том же саду, в котором впервые увидел Мехмеда.
Когда они подошли, Раду стоял напротив фонтана и думал: если бы он не повстречал здесь плачущего мальчика, смог бы он полюбить Назиру?
– Раду!
Он обернулся, все еще плутая в прошлом, и обнял Кумала. Его друг сильно похудел. Затяжная борьба со смертью углубила тени под его глазами и провалы на щеках. Но он был жив.
