Я открыла стоящий рядом бьютикейс. Дюбарри выдала каждой из нас индивидуальный сундучок, на котором выгравированы наши инициалы и цветы, в честь которых мы были названы. Погладив пальцами позолоченную резьбу, я подняла крышку, прячущую в бесконечных ящичках и нишах разнообразные инструменты. Эти предметы – всего лишь маскировка истинной силы моего дара. В голове звучали утренние напутствия Дюбарри: «Демонстрируйте только вторую аркану и действуйте согласно инструкциям. Пусть они хотят большего. Покажите, что на самом деле вы – божественные художницы».
Три алых почтовых шара с тремя подносами подплыли к платформе, на которой стояла девочка. С одного из них посыпались белые хлопья бэй-пудры, которая покрыла ее с ног до головы, хотя она и пыталась увернуться. На другом подносе стояла фарфоровая чашка, наполненная розовым чаем – анестезирующим напитком из роз, растущих на нашем острове. Он плескался и парил у самого ее рта, но девочка отказывалась сделать хотя бы глоток, отгоняя чашу рукой, будто назойливую муху.
Толпа зашумела, когда моя подопечная снова приблизилась к краю. Последний почтовый шар преследовал ее со щеткой, на которую была нанесена паста цвета сливочного печенья. Справа и слева другие девочки подбадривали свою подругу криками, советуя не бояться. Площадь сотрясалась от рева. Зеваки старались убедить бедняжку сделать глоток чая и провести щеткой по щеке.
В животе все скрутилось в узел. Ее непрерывное ерзанье может испортить мое выступление. Я запаниковала. Представляя этот вечер, я не могла и подумать, что подопечная будет сопротивляться.
– Пожалуйста, не шевелись, – попросила я.
Дюбарри тяжело задышала в громкоговоритель. Люди затихли. Девочка замерла. Я глубоко вдохнула.
– Ты же хочешь быть красивой?
Взгляд ее прожег меня насквозь.
– Мне все равно, – закричала она, и ветер подхватил ее голос.
В толпе раздались вопли ужаса.
– Конечно, хочешь. Все хотят, – сказала я, борясь с напряжением в голосе.
Может быть, она сходит с ума из-за того, что была Серой так долго.
– Возможно, все ошибаются. – Ее руки сжались в кулаки. От ее слов у меня по спине пробежали мурашки.
Я натужно улыбнулась.
– Что, если я пообещаю, что все получится здорово?
Она моргнула.
– Лучше, чем ты ожидаешь. Что-нибудь, что сделает все это стоящим. – Я обвела руками толпу.
Девочка закусила нижнюю губу. Почтовый шар лениво вернулся к ней с чаем. Она по-прежнему не хотела его пить.
– Не бойся. – Наши взгляды встретились. – Выпей чай.
Шар вернулся.
– Ну давай. Я обещаю, тебе понравится моя работа. Тебе станет лучше.
Она потянулась к шару, но вдруг отшатнулась назад, словно он мог обжечь ее, и уставилась на меня. Я улыбнулась и жестами попросила подтянуть шар к себе. Девочка ухватила его за золотую ленту, взяла чашку и сделала глоток.
Я внимательно рассмотрела маленькую, неприметную фигурку этого недокормленного ребенка. В ее красных глазах плескался страх. Ее тело затряслось еще сильнее.
– Теперь возьми щетку, – нежно продолжила я.
Она провела щеткой по щеке и оставила на коже светлую полосу, которая должна была подсказать мне цветовое решение.
С аэростата над нашими каретами зажгли воздушные свечи. Я снова поймала свое отражение в стекле и едва заметно улыбнулась. К черту инструкции Дюбарри! Я дам этой малютке белоснежную кожу, черные волосы и губы, как бутон розы. Идея, будто ластиком, стирает все волнение.
Я рискую разозлить Дюбарри еще сильнее, однако, если это поможет мне выделиться среди сестер, оно того стоит. Это станет незабываемым зрелищем. Должно стать.
Я закрыла глаза и мысленно представила девочку в виде небольшой статуи. В детстве мы практиковали вторую аркану, работая краской на холсте, разминая глину на гончарном круге, придавая форму свечам, только вышедшим из чана, до тех пор, пока не стали создавать маленькие шедевры. После тринадцатого дня рождения мы начали использовать для своих экспериментов карликовых собачек, кошечек и слуг. Я наградила свою горничную, Мадлен, яркими серо-зелеными глазами, как только краснота стала проявлять себя. В четырнадцать мы подвергали трансформации малышей в детской, раскрашивая их крошечные пухлые ножки и пушок на голове. Перед нашим шестнадцатилетием королева устроила раздачу токенов бедным, чтобы помочь нам совершенствовать навыки.
Теперь я готова.
Я призвала магию. Давление поднялось. Внутри меня словно разгорелся пожар из маленькой искорки. Вены на руках и ладонях вздулись тоненькими зелеными змейками.
Я играла цветком в руках девочки. Меняла его, придавая форму волокнам, лепесткам и стеблю так, как меняла бы ее. Толпа ахнула. Стебель вытягивался до тех пор, пока не стал похож на хвост воздушного змея и не коснулся края платформы. Девочка выронила цветок и отступила назад. Стебель, удлинившийся раза в четыре, обвил ее маленькое тельце, прикрыв его лепестками, как гусеницу.
Площадь взорвалась аплодисментами, свистом и топаньем. Рев толпы перешел в рокот нетерпения. Все ждали момента, когда я ее покажу.
Я стану лучшей.
Все будет идеально.
Мне нравится быть Прекрасной.
Я услышала бурление крови, текущей по венам внутри ее тела, почти оглушающее биение ее пульса и произнесла мантру Прекрасных: «Красота заключена в крови».
3
Детство вспоминалось мне как череда быстро сменяющих друг друга, как в телетропе, картинок. Я никогда не могла вспомнить его целиком: ни первого слова, ни запаха. Только первую измененную мной вещь – это воспоминание приходит ко мне яркой вспышкой.
Дюбарри приводит нас в солярий в северном крыле, чтобы провести урок. Мы с сестрами рассаживаемся вокруг стола. Благоухают цветы. Садовники суетятся рядом, подрезая, поливая растения, делая из них вытяжки для наших снадобий. Солнце палит сквозь изогнутое стекло потолка, нагревая платье и превращая меня в горячий пирожок. Дюбарри раздает нам птичьи клетки, в каждой из которых цветок, и просит изменить их форму и цвет. Я так волнуюсь, что мой цветок взрывается. Лепестки растения лезут сквозь прутья клетки и, сбрасывая клетки моих сестер на пол, растягиваются между нами гигантским осьминогом.
Теперь я лучше себя контролирую и совершаю меньше ошибок, но до сих пор чувствую этот зуд под кожей. Он означает, что магия совершила именно то, что я и задумала.
Я открыла глаза. Лепестки камелии стекли с тела маленькой Серой, как воск, явив ее толпе. Раздались удивленные возгласы и крики восторга:
– Браво!
– Великолепно!
– Невообразимо!
– Блестяще!
От рева толпы затряслось стекло. В голове перестает стучать, сердце успокаивается, щеки бледнеют.
