– А что, если Кросс – гомосексуалист?
– Ты точно спятил, – не выдержал Армстронг. – Он женат и… И может быть, он и зловредный сукин сын, но ведь никогда ничего такого за ним не замечали – никогда.
– Да, но у него нет детей, его жена почти безвыездно живет в Англии, а когда приезжает сюда, они спят в разных комнатах.
– Откуда тебе это известно?
– Ама должна знать, так что, если мне захочется выяснить, сделать это не составит труда.
– Это ничего не доказывает. Многие спят по разным комнатам. Ты ошибаешься насчет Кросса.
– Ну а если я смогу представить доказательство?
– Какое доказательство?
– Где он всегда проводит часть отпуска? На курорте Камерон-Хай-лендс, в Малайзии. Что, если у него там есть друг, молодой малаец, известный необычными наклонностями?
– Мне потребуются фотографии, а мы оба знаем, что фотографии проще простого сфальсифицировать, – резко возразил Армстронг. – Мне потребуются магнитофонные записи, а мы оба знаем, что их тоже можно подделать. Сам этот молодой человек? Это ничего не доказывает: старый трюк из учебника – фабрикация улик и привлечение липовых свидетелей. Никогда не было даже намека… и даже если он бисексуал, это ничего не доказывает: не все извращенцы – предатели.
– Нет. Но все извращенцы уязвимы для шантажа. И если Кросс из их числа, он будет на сильном подозрении. На сильном подозрении, верно?
Армстронг с тревогой огляделся:
– Даже не хочется говорить об этом. Может быть, здесь все прослушивается.
– А если действительно прослушивается?
– Если прослушивается и если это правда, то он может поджарить нас так быстро, что даже голова не успеет закружиться. Сделать это он способен в любом случае.
– Не исключено. Но если Кросс – тот самый «крот», он будет знать, что мы в курсе. А если нет – посмеется над нами, и меня выгонят из Эс-ай. Как бы то ни было, Роберт, всех китайцев ему из полиции не выгнать.
Армстронг оторопело уставился на него:
– Что это, интересно, значит?
– Предположим, на него заведено досье. Предположим, с этим досье ознакомится каждый китаец в чине выше капрала.
– И что?
– Да брось ты, Роберт, знаешь ведь, что китайцы – народ сплоченный. Предположим, существует досье, пред…
– Ты хочешь сказать, что вы все организованы в некое братство? В тун, тайное общество? В триаду внутри полиции?
– Я сказал: возможно. Все это предположения, Роберт. Я сказал: возможно, может быть.
– А кто же Великий Дракон? Ты?
– Я не утверждал, что такая группировка существует. Я сказал: возможно.
– А есть ли другие досье? На меня, к примеру?
– Возможно.
– И что?
– Если бы такое досье было заведено, Роберт, – спокойно сказал Брайан Квок, – в нем было бы записано, что ты прекрасный полицейский, неподкупный, правда играл по-крупному на бирже и погорел, и теперь тебе нужны двадцать с лишним тысяч, чтобы покрыть самые срочные долги, – и еще кое-что.
– Кое-что?
– Это Китай, старина. Нам известно здесь почти все о гуйлао. Мы должны это знать, чтобы выжить, верно?
Армстронг смерил его странным взглядом:
– Почему ты мне раньше этого не говорил?
– А я тебе и сейчас ничего не говорил. Ничего. Я сказал: возможно. И повторяю: возможно. Но если все это правда… – Он передал Армстронгу папку и вытер выступивший над верхней губой пот. – Почитай сам. Если это правда, то положение у нас аховое и нужно действовать очень быстро. Все, что я сказал, лишь предположения. Но не насчет Кросса. Послушай, Роберт, ставлю тысячу… тысячу против одного, что он и есть тот самый агент.
Глава 10
19:43
Данросс уже третий раз перечитывал папку в синей обложке. Он прочел ее сразу, едва доставили, как и всегда, потом еще раз, по дороге в губернаторский дворец. Закрыв папку, он положил ее на колени: голова шла кругом. Сейчас он был в своем кабинете на втором этаже Большого Дома. Дом стоял высоко на Пике, освинцованные эркерные окна выходили в залитый светом сад, а далеко внизу раскинулся город и бескрайний простор бухты.
Старинные дедовские часы пробили без четверти восемь.
«Осталось пятнадцать минут. Скоро приедут гости, начнется прием, и всех нас увлечет и потащит за собой новая бессмысленная суета. А может, лишь продолжится прежняя».
Высокие потолки, панели из старого дуба, темно-зеленые бархатные шторы, ковры из китайского шелка. Комната была мужская: удобная, чуть старомодная, но очень дорогая сердцу. Снизу доносились приглушенные голоса слуг. Одолев подъем, мимо проехала машина.
Зазвонил телефон.
– Да? О, привет, Клаудиа.
– Я так и не дозвонилась Цу-яню, тайбань. В офисе его нет. Он не объявлялся?
– Нет. Еще нет. Постарайтесь все же дозвониться.
– Хорошо. До скорого. Пока.
Он сидел в глубоком кресле с высоким подголовником, в смокинге, но еще без галстука, и рассеянно смотрел в окно: этот вид всегда ему нравился. Но сегодня вечером он чего-то ждал, думая о «Севрине», и о предателе, и обо всех дурных предсказаниях, содержащихся в докладе.
«Что делать?»
– Смеяться, – произнес он вслух. – И биться насмерть.
Он встал и легкой походкой двинулся к картине маслом, висевшей на стене над каминной полкой. На полотне был изображен Дирк Струан. Массивная старинная резная рама с облетевшей кое-где позолотой с одного бока была незаметно подвешена на петлях. Он отвел картину от стены и открыл сейф, который она прикрывала. В сейфе хранилось множество бумаг, частью аккуратно перевязанных алыми ленточками, старинных и не очень, а также несколько небольших коробочек, аккуратный, хорошо смазанный и заряженный «маузер» с прикрепленной к нему с одной стороны обоймой, коробка патронов, огромная старая Библия в тисненом переплете из старой кожи с гербом Струанов и семь папок в синей обложке – таких же, как и та, что он держал в руке.
Он задумчиво поставил ее к остальным по порядку. Какое-то мгновение он смотрел на папки, потом стал закрывать сейф, но передумал, остановив взгляд на старинной Библии. Пальцы погладили ее, потом он взял книгу в руки и открыл. Старинным сургучом к толстому форзацу были прикреплены грубо разломанные половинки двух древних китайских бронзовых монет. Когда-то этих половинок было четыре, потому что на бумаге остались нашлепки такого же красного сургуча с характерными отпечатками. Наверху страницы каллиграфическим почерком было выведено: Клянусь Господом Богом, что всякому представившему другую половину любой из этих монет я дарую все, что он ни попросит. Ниже стояла подпись Дирка Струана, датированная 23 февраля 1841 года, а далее завитушки и загогулины, оставленные рукой Кулума Струана и других тайбаней, последним шел росчерк Иэна Данросса.
