– Ну, спящий красавец, пробудился окончательно? – поинтересовался Семен.
Симонов, фыркнув, кивнул.
– Руки не трясутся? Нервишки не шалят? Я тебя успокоил относительно дальнейшей судьбинушки?
Влад снова покивал.
– Говори, – велел Семен. – Чего с тобой приключилось?
– Да ничего особенного, – вздохнул парень, – панические атаки иной раз и просто так случаются. Судя по рассказанному тобой, предположительную гибель нашей группы я точно почувствовать не мог – время не совпадает.
– Кто ж тебя знает… – протянул Семен и нахмурился. – С вами, рожденными под землей, никогда не угадаешь, чего вы умеете. На меня, например, отсутствие нормального освещения до сих пор действует угнетающе, хотя и привык за столько-то лет, а тебе хоть бы хны. И в туннелях, в которых я – будто крот слепой, ты на стены не натыкаешься. И это ведь только первое поколение, я даже предположить боюсь, что дальше случится.
– И станем мы гномами, – усмехнулся Влад, вспомнив еще одну любимую присказку Винта.
– Или человек, наконец, откроет у себя третий глаз, – хохотнул Семен, – и познает все прелести эхолокации, рентгеновского видения и… еще чего-нибудь.
– Меня словно коснулось… – прошептал Симонов. – Такое гадостное… чуждое, непонятное, будто ночной кошмар. Только я вместо того, чтобы бежать, схватился за оружие. Палить не начал бы, здесь Миха не прав, только если бы тварь показалась, но она была далеко. Я просто ее «голос» почуял… – и замолчал, окончательно запутавшись. Слова расползались от него, как тараканы, правильно описать собственные ощущения не выходило.
– Ясно… – протянул Семен, словно действительно понял и уже сделал выводы.
В палатку просунулась всклокоченная голова Михи:
– Эй, Влад, пошли. Я приволок палатки, которые починять надо. А то вас тут слишком много, мы с Глебкой уже не поместимся.
– Вас-то за что? – удивился Симонов, решивший было, будто трудовая повинность касается его одного.
– Так оплошали же все трое, а еще на тебя не донесли.
Влад скривился и приподнял бровь. Миха вздохнул, потупил взгляд и буркнул:
– Ну… то есть, сразу не донесли, что ты за автомат схватился и резко вскочил. Ну… короче, вот. А еще, как ни крути, именно в нашу смену исчезла группа, а мы лясы точили и могли не услышать их криков о помощи, и вообще… – он махнул рукой. – Ладно, ждем тебя снаружи, – и, повздыхав, покинул палатку.
– Не бери в голову, устаканится, – шепнул Семен. – Дуй, давай, на губу. Я пока здесь посплю, заодно за тобой пригляжу.
– Как приглядишь? – фыркнул парень и полез на выход. – Из сна?
– Ага. Одним глазом.
Глава 3
Народ толпился у северного туннеля, переговаривался. Приглушенный гул голосов, многократно усиленный обитающим на станции эхом, начинал уже изрядно давить на уши. Однако вот вперед вышел главный администратор станции Нагатинская, полноправный представитель станции Тульская и Содружества Станций Кольцевой Линии, то бишь Ганзы, ответственный за безопасность на серой ветке и смотритель южного направления Виктор Никитич Щербин, в просторечье – глава.
– Тихо! – прокатилось по станции и зазвенело где-то у самого свода.
Щербин олицетворял на станции закон и порядок, никогда не позволял себе быть необъективным. Никто его за руку не ловил в плане несправедливого перераспределения ресурсов – этого было достаточно, чтобы его и уважали, и слушались практически беспрекословно.
Конечно же, недовольные имелись, да только где их нет, недовольных этих? Большинство понимало, что Нагатинская – крайняя станция, а значит, все самое лучшее должно идти на оборону. Бойцы здесь не просто слыли привилегированным классом, они являлись таковым по сути. Им полагался дополнительный паек, премиальные. Тех, кто постоянно нес вахты в туннелях, освобождали от трудовой повинности на грибных и свиных фермах – дабы не отвлекать от самого важного. Во многом потому Влад со своими приятелями и напросились в дозорные.
Благодаря «земледельцам» жители станции не умирали от голода и могли довольно долго продержаться без поставок с других, давно уже обжитых станций, но для молодежи «копание в дерьме» казалось непривлекательным занятием. Им хотелось приключений – стать если не сталкерами, то хотя бы легендарными дозорными, способными в одиночку остановить волну мутантов и повернуть ее вспять.
Наравне с боевиками ценились техники. От их умения починить электрогенератор или водяной фильтр действительно зависело все. Еще неизвестно, от чего сдохнуть хуже: от когтей и зубов тварей, рвущих на куски и сжирающих живьем, или от мертвой воды и радиации, меняющей изнутри, превращающей еще недавно разумного и здорового человека в гнилой кусок мяса, а то и в нечто кровожадное и опасное.
А уж оружейники, способные не только починить уже имеющееся, но и модернизировать или создать нечто свое, вообще считались достоянием всего метрополитена, и берегли их, как зеницу ока. Винт предрекал времена, когда умение творить и чинить станет чем-то вроде магического искусства. И будут передаваться из уст в уста мифы и легенды о чародеях, ходящих среди людей и дышащих с ними одним воздухом. Потому-то он и не слезал с Симонова, пока тот не начал заниматься математикой, геометрией и физикой. Сталкер утверждал: это, мол, очень нужно и точно когда-нибудь пригодится.
Влад не спорил. Ему нравилось учиться, но особенно зубодробительные формулы вызывали у него ярость и отчаяние. Мозг, отупевший от физического труда и вглядывания в темноту, требовал иного приложения.
Желание заняться чем-нибудь еще, кроме изнурительного выживания, овладевало не только Симоновым. Глеб, например, когда выдавалась у него свободная минутка, рисовал. Сначала он просто водил пальцем по земле или песку. Затем Семен, разглядев его художества, посовещался однажды с главой и выдал ему зубило, молоток и несколько каменных плиток. «Ваяй, коли душа к этому лежит. Будешь у нас кем-то вроде местного египтянина. Но, чур, только в свободное время», – усмехнувшись, сказал он. Потом «фрески» заприметили челноки, пришедшие на Нагатинскую с Тульской – посмотреть, как дела обстоят, чем люди живут, и не удастся ли чего приобрести-толкнуть. Каменные картинки они купили за патроны и даже, говорят, очень выгодно продали.
«Выживание выживанием, а душа человеческая все равно требует большего, высшего, горных вершин, преодоления и искусства», – утверждал Винт и рассказывал о странных людях, кочующих от станции к станции, причем не только по ярмаркам Ганзы, но порой и далеко за их пределами.
«Не столь и малочисленными группами они передвигаются, – говорил он, – словно бы и челноки, но другие. Могут они, конечно, и товаром приторговывать, вроде того же чая, которым ВДНХ знаменита, но основной доход получают от всевозможных поделок, рассказов, песен и танцев. Даже гадалки у них встречаются».
Влад слушал, удивляясь. Либо ему не везло по жизни, либо склад ума был иным, но он не представлял, как можно платить за то, что тебе расскажут какую-нибудь историю или споют песенку. Или того пуще – наплетут с три короба, якобы предсказывая судьбу. Винт, видя его сомнения, лишь посмеивался: «Жизнь остается жизнью и, несмотря ни на что, никто не желает для себя, знакомых, да и человечества в целом полного оскотинивания. Вот и привечают на станциях искусников, скоморохов или, как их прозвали на Ганзе, менестрелей». Винт еще пренебрежительно добавлял, будто на Красной ветке их кличут цыганами и не особенно жалуют, но такие его слова парень предпочитал пропускать мимо ушей.
