Время меж обильными обедами
[467] проводили в разговорах, которыми — по меткому замечанию мемуаристки А. Я. Бутковской — «все питались» не менее, чем сытными деревенскими яствами. Женщины говорили о том, что их волновало, в том числе о хозяйственных делах. Это особенно поразило Кэтрин Вильмот, которая написала в одном из своих писем, что дамы в провинциальном «обществе мало кокетничают» и «если группа дам о чем-либо беседует, можно быть уверенным, что это дела, дела, дела!..». Необычным и непривычным показалось англичанке и стремление русских провинциальных барынь сплетничать, вникая в детали частной жизни друг друга. «Дамы поверяют мне свои тайны, хотя я их об этом не прошу, — поражалась приехавшая в Россию позже сестра К. Вильмот Марта. — А затем с непостижимой бесцеремонностью расспрашивают меня о моих возлюбленных, семье, друзьях…»
[468] Сопоставляя манеры русских и европейских женщин, англичанки отметили, что «русские часто собираются группами, шепчутся», однако же при этом живут настолько открыто, что женщины «входят без стука друг к другу», «часто целуют друг друга в обе щеки согласно моде (имеется в виду обычай. — Н. П.) а не по любви».
[469]
Помимо разговоров, формой совместного проведения досуга провинциальных помещиц были игры, прежде всего карточные. Хозяйки поместий — подобно старой графине в «Пиковой даме» — любили это занятие. «Вечером она выходила в гостинную и любила играть в карты, и чем больше было гостей, тем она была веселее и чувствовала себя лучше…» — вспоминала о своей тетке Е. П. Янькова. Марта Вильмот вспоминала о жизни в имении Е. Р. Дашковой: «Вернувшись (вечером, после прогулки) домой, мы пили чай, музицировали, играли в карты…» «Часто вечера проводили в танцах».
[470]
Переехавшие со временем в город и ставшие столичными жительницами провинциальные барыни и их дочки оценивали свою жизнь в усадьбе как «довольно пошлую», но пока они жили там — им так не казалось.
[471] То, что в городе было недопустимо и предосудительно, в деревне казалось возможным и приличным: сельские помещицы могли «не выходить целыми днями из халата», не делали модных замысловатых причесок, «ужинали в 8 часов вечера», когда у многих горожан, «было время полдничать», и т. п.
[472]
Многие мемуаристы отметили атмосферу расслабленной неги, расцвеченную в усадебном быту домашними радостями и невинными удовольствиями. Для авторов воспоминаний не было сомнения, что создавали эту атмосферу в том числе и окружавшие их женщины — матери, бабушки, жены, сестры, дочери мемуаристов, нянюшки. В традиционности бытового уклада российских усадеб, хранительницами которого в немалой степени были именно его обитательницы, крылись истоки притягательности «сельского рая» для записных горожан. При этом наблюдались различия в «мужском» и «женском» взгляде на прелести «сельского рая», что тонко почувствовал и отразил в своей «Семейной хронике» С. Т. Аксаков. То, что для дворянина, выросшего в усадьбе, было в радость — могло оказаться дворянке-горожанке (даже провинциальной) в тягость: монотонность, сонность сельского быта, необходимость довольствоваться узким кругом общения, в том числе с малообразованными родственниками, иной уровень комфортности жилья и его чистоты и даже «сырой запах у пруда, который мы не замечали», мог показаться «противным».
[473]
Если образ жизни провинциальных барышень и помещиц был не слишком скован этикетными нормами и предполагал свободу индивидуальных прихотей, то повседневный быт столичных дворянок был предопределен общепринятыми нормами. Светские дамы, жившие в XVIII — начале XIX в. в столице или в крупном российском городе, вели жизнь, лишь отчасти похожую на образ жизни жительниц усадеб и уж тем более не похожую на жизнь крестьянскую. В начале XVIII в. Корнелий де Бруин отметил, что при посещении им богатой дворянской усадьбы под Москвой хозяйка дома и приглашенные развлекались на качелях («приятное препровождение времени, весьма обыкновенное дело»), однако уже к середине XVIII в. подобное развлечение стало считаться простонародным и в городской жизни дворянок почти не присутствовало.
[474] Даже те, кто приезжал в город, чтобы провести там «глубокую и скучную осень и зиму» (А. Т. Болотов), стремились жить там по-иному, не так, как в своем поместье. Удивительно, но описаний образа жизни горожанок в XVIII в. — и высших сословий, и непривилегированных — сохранилось куда меньше, чем фактов из истории повседневного быта российских помещиц. У столичных дворянок было несколько меньше времени на ведение дневников и писание мемуаров, а если подобные имелись — в них фиксировались в большей степени подробности жизни двора, описывались встречи и разговоры, случайные обмолвки знакомых и приятельниц, необременительные связи и интриги,
[475] но никак не последовательность занятий в течение дня (да ее, в сущности, и не было).
И представительницы «высшего общества», и подражавшие им дворянки среднего достатка и знатности, жившие в городах, если то позволяли средства, старались поменьше задумываться о делах управления имениями, состоянии финансов и всей «домашней экономики». Намного больше они волновались по поводу обустройства своего дома. «В домах появились диваны и будуары, а с ними… — истерики, мигрени и спазмы», — иронизировал над российскими горожанками один из современников, точно почувствовав связь между новыми деталями обстановки жилища и изменениями в рисунке поведения столичных жительниц.
[476] Сюда было принято приглашать гостей, там демонстрировались и наряды, которые должны были соответствовать новейшим веяниям моды.
[477] В мемуарах петербургских и московских аристократок XVIII — начала XIX в. нередко можно встретить подробные рассказы о работе «своих швей» над тем или иным парадным туалетом и такие детальные описания купленных и выписанных из-за рубежа платьев, которых не встретишь в дневниках и воспоминаниях провинциальных помещиц. Иностранцев поражала в русских дворянках «та легкость, с которой тратились деньги» на одежду и оформление жилища.
[478]
