— Ну, от вас не дождешься толку, — недовольно буркнула малышка и отвернулась с досадой, — всех старых и ученых господ вы узнаете за сто шагов и даже дальше. А когда вас спрашивают о красивом, вежливом молодом человеке, вы ничего о нем не знаете. Да и ты тоже, Мария, смотришь будто на вынос тела. Спорим, что самого красивого всадника ты и не заметила, у тебя в голове, должно быть, еще старый Фрондсберг, в то время как уже проезжают совсем другие люди!
Шествие во время назидательной речи Берты выстроилось перед ратушей, союзная конница, которая еще проезжала, была уже малоинтересной для обеих девушек, поэтому, когда господа спешились и потянулись в ратушу, чтобы перекусить, а гильдии расстроили свои ряды и народ мало-помалу начал расходиться, они также отошли от окна.
Берта казалась не совсем довольной. Ее любопытство было удовлетворено лишь наполовину. Однако она не подавала и виду, особенно перед старым серьезным дядюшкой. Но когда тот покинул покой, девушка обратилась к кузине, застывшей в мечтательной позе у окна:
— Надо же! Ну разве можно человека так мучить! Я бы многое отдала за то, чтобы узнать его имя. У тебя что, нет глаз, Мария? Я же толкнула тебя, когда он нам поклонился. Не заметила, какие у него каштановые волосы, длинные и гладкие, дружелюбные темные глаза и лицо — лицо немного загорелое, но красивое, очень красивое. А усики над верхней губой? Нет! Ну надо же, она опять краснеет! Как будто две девушки без посторонних не могут поговорить о красивых губах молодого человека! У нас здесь такое часто случается. Понимаю, что с твоей покойной теткой в Тюбингене и строгим отцом в Лихтенштайне о таких вещах не поговоришь… Но я вижу, что кузиночка Мария опять о чем-то мечтает, придется мне поискать среди своих городских подруг, с кем бы немножко поболтать о шествии.
Мария ответила ей улыбкой, которую мы бы сочли несколько лукавой! Берта же взяла большую связку ключей с крюка на двери и, напевая песенку, пошла приготовить кое-что к обеду, ибо хотя ее и можно было упрекнуть за любопытство, но все-таки она была слишком хорошей хозяйкой, чтобы из-за «вежливого рыцаря» забыть про гарнир и десерт.
Итак, Берта оставила кузину наедине со своими думами. И мы не будем мешать ей; сейчас перед нею одно за другим проходят дорогие сердцу воспоминания, вызванные из тайников ее глубоко чувствующего, верного сердца появлением красивого рыцаря. Она думает о том незабвенном времени, когда его мимолетный взгляд, пожатие руки озаряли светлой радостью ее юные дни. Она вспоминает ночи, проведенные в тихой горенке тайком от покойной тетки за плетением перевязи, светлый, веселый цвет которой пробудил ее сегодня от мечтаний. Мы не будем подслушивать, когда она, покраснев, с опущенными глазами, спросит саму себя, верно ли обрисовала кузина Берта красивый рот ее возлюбленного.
Глава 2
И тут пробудилась надежда,
И сердце забилось трепетной птицей.
Как хорошо
Мне в Швабию вновь возвратиться…
Праздничное шествие, о котором мы только что говорили, действительно состоявшее из командиров союзного войска, в этот день в Ульме завершило свой марш из Аугсбурга. Уважаемый читатель уже осведомлен о состоянии дел. Непреклонность герцога Ульриха Вюртембергского, известного частыми приступами гнева, а также мужеством, с которым он в одиночку противостоял объединению многих князей, наконец, неожиданный захват имперского города Ройтлингена — все это вызвало жесточайшую ненависть Швабского союза. Война казалась неминуемой, ибо Ульрих слишком далеко зашел и вряд ли бы согласился на мирные переговоры.
К сему добавлялись и личные соображения. Герцог Баварский, обиженный за сестру свою Сабину, жаждал удовлетворения, род Хуттенов хотел отомстить за своего сородича, Дитрих фон Шпет
[41] и его сподвижники надеялись смыть свое бесчестье в Вюртемберге, города и мелкие городишки стремились вернуть Ройтлинген в имперский союз, — словом, каждый развернул свои знамена и жадно настроился на кровавую добычу.
Совсем другим, миролюбивым и радостным, в этом шествии был настрой Георга фон Штурмфедера, «вежливого рыцаря», пробудившего любопытство Берты и вызвавшего яркий румянец на щеках Марии. Он и сам со всей определенностью не знал, что подвигло его в поход, хотя и не был чужд военному делу.
Георг фон Штурмфедер происходил из бедного, но почтенного франконского рода и, рано осиротев, был воспитан одним из братьев своего отца. Уже в то время начинали ценить образование как украшение дворянства. Поэтому дядя и выбрал для племянника ученое поприще. Предание не повествует, насколько Георг преуспел в науках в стенах Тюбингенского университета, который был тогда в полном расцвете
[42].
До нас дошло только известие, что молодой человек гораздо больше внимания уделял барышне фон Лихтенштайн, которая жила у тетки в этом городе муз, нежели посещению кафедр знаменитейших докторов.
Рассказывают также, что эта молодая госпожа, со строгим, почти мужественным характером, не обращала внимания на все ухищрения ее поклонников. Уже тогда были известны многочисленные уловки и военные хитрости для покорения неприступных сердец, да и юноши старого Тюбингена лучше изучали Овидия
[43], нежели нынешние студенты. Однако ни ночные серенады, ни дневные сражения за внимание юной красавицы не принесли успеха. Лишь одному претенденту удалось расположить к себе ее сердце, и это был Георг.
Как часто случается при тайной страсти, влюбленные никому не открыли, когда и где вспыхнул луч взаимопонимания, и мы зайдем слишком далеко, если рискнем проникнуть в сладкую тайну первой любви, принявшись рассказывать о вещах, не подкрепленных историческими свидетельствами. Рискнем лишь предположить, что парочка дошла до той степени любовной страсти, когда люди, теснимые внешними обстоятельствами, как бы утоляя горечь разлуки, клянутся друг другу в вечной любви и верности.
Тетка в Тюбингене приказала долго жить, и господин фон Лихтенштайн велел привезти к нему его дочурку, с тем чтобы послать ее для дальнейшего образования в Ульм, где у него была замужняя сестра.
Роза, старая служанка Марии, заметила, что горючие слезы и тоска, с каковыми Мария беспрестанно оглядывалась из носилок, относились не только к улицам, которым они должны были сказать последнее прости.
Вскоре к Георгу прибыло послание, в котором его дядя спрашивал: не довольно ли он сделался ученым за эти четыре года?
