— А ты сомневался? — воскликнула Мария, и слезы хлынули из ее глаз. — То, что госпожа Розель говорит подобные вещи, нехорошо, но она старая женщина и любит посплетничать. То, что хозяйка постоялого двора с удовольствием это пересказывает, не так уж скверно: у нее нет другого приятного занятия. Но ты, Георг, как мог ты, хоть на мгновение, поверить в чудовищную ложь? Ты хотел убедиться…
Слезы обиды не дали ей договорить. Георг и сам был зол на себя за собственную глупость, но его оправдывала любовь, и он попытался это объяснить:
— Прости меня! Но если бы я не был так влюблен, то, разумеется, ни за что бы не поверил. О, если бы ты знала, какой бывает ревность!
— Кто любит по-настоящему, тот не ревнует! — возмущенно воскликнула Мария. — Тогда, в Ульме, ты уже сказал мне что-то подобное, и это задело меня. Но ведь ты меня совершенно не знаешь. Если бы ты любил меня так, как я тебя люблю, в твою голову не пришли бы глупые мысли.
— О нет! Ты не права. — Георг схватил руку девушки. — Как ты можешь меня упрекать в том, что я тебя люблю не так, как ты меня? Разве не может такое случиться, что перед тобой возникнет более достойный человек и вытеснит из твоего сердца бедного Георга? Все возможно на этом свете!
— Возможно? — прервала его Мария с той самой гордостью, какую он часто видел на лице дочери знатного рыцаря Лихтенштайна. — Если вы, господин фон Штурмфедер, хоть на миг допускаете подобную возможность, то я повторяю: вы никогда меня не любили. Настоящий мужчина не может колебаться, как тростник на ветру, он должен твердо стоять на своем и, если влюблен, обязан верить в свою любовь.
— Я не заслужил подобного упрека! — проговорил, вскочив, Георг. — Значит, по-твоему, я будто тростник под ветром, и меня за это презирают… Вот как! — прошептал он чуть слышно, но так, чтобы его слова достигли ушей девушки.
В его душе разгорался гнев.
— Следовательно, ты меня презираешь, а ведь именно ты побуждала меня к колебаниям! Я искал тебя на стороне союзников и был счастлив, когда нашел. Ты уговорила меня отойти от союза, я от них ушел, даже больше — примкнул к вам, что едва не стоило мне жизни, но я не испугался и принял сторону Вюртемберга; наконец, пришел к твоему отцу, он принял меня, как сына, и радовался, что я стал другом. А вот его дочь считает меня тростником, который качается под ветром то туда, то сюда! Что ж, в последний раз я склонюсь под твоим влиянием! Я уеду отсюда прочь! Уеду, так как здесь пренебрегают моею любовью!
И он схватил свой меч, взял берет и направился к двери.
— Георг! — Возглас любви остановил юношу на пороге. Мария схватила его за руку.
Гордость, гнев, негодование испарились, исчезли даже слезы, одной любовью светились ее глаза.
— Ради всего святого! Георг! Я не имела в виду ничего плохого! Останься! Давай все забудем! Мне стыдно, что я не сдержалась!
Но гнев мужчины не так-то легко усмирить. Георг отвернулся, чтобы не видеть ее молящего взора и просительной улыбки, — он твердо решил покинуть замок.
— Нет! Ты больше не повернешь в свою сторону тростник. Но отцу расскажи, как изгнала из дома гостя!
Стекла задрожали от его гневного крика. Он вырвал свою руку из ее рук и распахнул двери, чтобы исчезнуть навсегда. Однако кто-то задержал юношу на пороге, и об этом человеке мы расскажем в следующей главе.
Глава 9
Апрель сипит да дует,
Бабе тепло сулит,
А мужик глядит:
Что-то еще будет.
Старинная поговорка
За дверью, согнувшись, стояла тощая, костлявая старуха — госпожа Розель, старейшая служанка в доме, здесь выросшая и постаревшая, ставшая уже неотъемлемой частью домашнего обихода. Свою незаменимость она особенно ощутила после смерти госпожи Лихтенштайн, когда заботливо обратилась к воспитанию осиротевшей Марии. Розель выросла из простой горничной в няню, потом из няни в домоправительницу и затем главную распорядительницу и советчицу при Марии. Как умный полководец, сметливая женщина укрепляла свои тылы; каждый оставляемый ею пост, переходя на новую ступень семейной иерархии, она никому не передавала, а закрепляла за собой, утверждая, что никто не сравнится с ее добросовестностью в данном деле.
Подобная ловкость и многолетняя служба позволили ей прибрать к рукам бразды правления в доме. Челядь под ее взглядом ходила как шелковая, буквально по струнке; она всем внушала, что господа ее чрезвычайно ценят, хотя вся их милость на самом деле состояла в том, чтобы не бранить старуху при остальных слугах.
С барышней в последнее время у них были не лучшие отношения. В детстве и ранней юности Мария полностью доверяла старой кормилице и даже, будучи в Тюбингене, приоткрыла ей тайну своей любви. Госпожа Розель принимала такое деятельное участие во всем, касающемся барышни, что постоянно говорила: «Мы больше всех любим господина фон Штурмфедера» или «У нас сердце буквально разрывается от разлуки».
Концу этого доверия послужили две вещи. Мария заметила, что госпожа Розель чрезмерно болтлива, и убедилась в том, что даже обсуждает с посторонними их отношения с Георгом. Она охладела к старухе, и та мгновенно сообразила, что было тому причиной. Когда же наметилась поездка в Ульм и госпожа Розель, несмотря на только что сшитую из красивого сукна новую юбку и нарядный чепчик из парчи, должна была по высокому повелению остаться дома, в Лихтенштайне, пропасть между ними еще более углубилась.
Доверие не восстановилось и после возвращения Марии из Ульма. Госпожа Розель, интересующаяся делами господ больше, чем жизнью челяди, неоднократно пыталась вытянуть из барышни какие-нибудь сведения о господине Георге и тем самым восстановить прежние доверительные отношения, но сердце Марии было переполнено заботами, вопросы кормилицы казались ей подозрительными, и она ей ничего не рассказала. А тут в замок по ночам стал являться изгнанный рыцарь, барышня украдкой занялась приготовлением еды для него, и госпожа Розель, не посвященная в тайну, решила, что девушка остается с кавалером наедине, и поделилась своим открытием с хозяйкой постоялого двора в Пфулингене. Георг же, не подозревая об истинных отношениях барышни и кормилицы, доверился слухам. Известно, что из этого вышло.
Нынче утром госпожа Розель в воскресном наряде посетила с барышней церковь. Она исповедовалась перед священником в своих грехах, среди которых любопытство занимало не последнее место, получила отпущение и с легким сердцем воротилась в Лихтенштайн.
Елейные слова пастора не проникли так глубоко в душу, чтобы искоренить все ее прегрешения, поэтому она мгновенно заинтересовалась тем, что происходило в комнате, когда пошла спрятать четки и праздничные украшения. За дверью звучал голос барышни и глубокий мужской голос. Старухе даже показалось, что барышня плачет.
«Неужто он осмелился появиться тут днем, когда отец уехал?» — подумала она. Обыкновенное человеколюбие и сострадание подвинули любопытные глаза и уши к замочной скважине, и она уловила обрывки ссоры, свидетелями которой мы были.
