В те времена общая стычка зачастую распадалась на множество мелких поединков: рыцари, следовавшие впереди пехоты, редко держались вместе при нападении, — выбрав быстрым глазом в неприятельских рядах противника, они сражались с ним, как на турнире, мечом и копьем. Такой же отряд образовался и при коннице Георга. Герцогу тоже хотелось позабавиться подобным поединком, дать развернуться во всю мощь своей прославленной ловкости, но настоятельные просьбы рыцарей удержали его от этой романтической идеи.
Подле герцога на высоком горячем лихом скакуне робко лепилась какая-то нелепая фигура, напоминающая черепаху. Громадный шлем с целым веером разноцветных перьев, панцирь, снабженный на спине громадной выпуклостью, — все это делало фигуру необыкновенно уморительной. Маленький всадник широко расставил колени и судорожно держался за луку седла. Опущенное забрало огромного шлема мешало видеть лицо этого странного существа. Георг подъехал поближе к герцогу и спросил:
— Право же, ваша светлость, вы выбрали себе необыкновенно могучего бойца. Посмотрите только на его сухонькие ноги, дрожащие руки, богатырский шлем на маленьких плечиках. Кто этот великан?
— Так ты не узнал горбуна? — рассмеялся герцог. — Обрати внимание, какой у него необыкновенный панцирь, на спине он выглядит гигантской ореховой скорлупой, чтобы прикрыть драгоценное тело во время бегства. Это же мой верный канцлер — Амброзиус Воланд!
— Святая Дева Мария! Я, кажется, обидел его. Я-то полагал, что канцлер никогда не обнажит меча и не сядет на коня, а он вдруг на животном высотой со слона и носит меч больше себя самого. Я и не предполагал в нем подобной воинственности.
— Ты думаешь, он сам решился отправиться в поход? Нет, это я принудил его. Канцлер слишком много насоветовал мне такого, что никому не пошло на пользу. Так вот, из опасения, что он устроил мне ловушку, я и заставляю его расхлебывать кашу, которую он сам же и заварил. Когда я велел ему ехать со мною в поход, он страшно перепугался, расплакался, заговорил о подагре и миролюбии своей натуры, но я все-таки настоял на своем, приказал зашнуровать его в латы и посадить на самого горячего скакуна моей конюшни.
Между тем Рыцарь горба поднял забрало своего шлема и показал бледное, озабоченное лицо. Обычная улыбочка насмешливой злобы исчезла, злые, колючие глазки широко и неподвижно уставились на окружающих, холодный пот выступил на морщинистом лбу, а голос превратился в дрожащий шепот:
— Ради Божьего милосердия, дорогой, уважаемый господин фон Штурмфедер, друг мой и покровитель! Замолвите словечко всемилостивейшему герцогу, чтобы он уволил меня от этого фарса. Хватит высочайших шуток. Езда в тяжеленном снаряжении вконец меня изнурила. Шлем так давит, что голова идет кругом, мои ноги искривлены подагрой и страшно ноют. Прошу вас, прошу! Замолвите словечко за вашего смиренного слугу Амброзиуса Воланда. Будьте уверены: я отплачу вам за это.
Молодой рыцарь с омерзением отвернулся от старого трусливого грешника.
— Господин герцог, — гневно краснея, обратился Георг, — позвольте ему удалиться. Рыцари уже обнажили мечи, укрепили на головах шлемы, воины потрясают копьями и ждут начала атаки. Трусу не место в наших рядах!
— Нет, он останется, — твердо возразил герцог. — При первом же шаге назад я сам сброшу его с коня. Черт плясал на твоих синих губах, когда ты нам советовал пренебречь мнением народа и отбросить старые законы. Сегодня, когда свистят пули и грохочут мечи, пусть он посмотрит, как действуют его советы.
Глаза канцлера загорелись от ярости, губы задрожали, лицо исказилось.
— Я лишь советовал, а вот вы почему это делали? Вы ведь герцог и приказали присягать новым законам. Я-то тут при чем?
Герцог так рванул своего коня, что канцлер припал к гриве скакуна, опасаясь смертельного удара.
— Поражаюсь собственному долготерпению! — вскричал герцог страшным голосом, глаза его сверкали от ярости. — Ты воспользовался моим тогдашним гневом, втерся в доверие ко мне. Если бы я тебя не послушался, змея, то сегодня со мною бы были двадцать тысяч вюртембержцев и их сердца стали бы несокрушимым оплотом для их герцога. О мой Вюртемберг, мой Вюртемберг! О, если бы я последовал твоему совету, мой старый друг, народ бы меня любил!
— Отбросьте эти мысли накануне битвы, — проговорил старый рыцарь Лихтенштайн. — Есть еще время наверстать упущенное. Около вас шесть тысяч вюртембержцев. С Божьей помощью мы победим, если вы поведете нас на врага. Господин герцог, сейчас около вас друзья. Простите вашим врагам их прегрешения, отпустите канцлера, он не умеет сражаться!
— Нет! Ко мне, черепаха! Сюда, собака-писарь! Поближе, бок о бок со мной! Ты презирал мой народ в своей канцелярии, ты давал ему нелепые законы своими лебедиными перьями. Теперь ты посмотришь, как этот самый народ будет стоять за свой Вюртемберг. Он победит или умрет! А-а-а, видите там, на холме, знамена с красными крестами? Видите баварские флаги? Как сверкает на утренней заре вражье оружие! Как ощетинились алебарды! Как играет ветер их султанами! Добрый день, господа союзники. Недурное зрелище! Оно как раз по мне!
— Смотрите, они уже направляют сюда орудия! — перебил герцога Лихтенштайн. — Назад с этого места, господин! Здесь ваша жизнь в опасности. Назад! Посылайте нам ваши приказы из безопасного места.
Герцог, удивленно раскрыв глаза, проговорил:
— Где ты слышал, чтобы вюртембержец отступал, когда враг дает сигнал к атаке? Мои предки не знали страха, и мои внуки будут такими же — бесстрашными и верными! Смотри, гора темнеет от их полчищ. А ты видишь белые облака, черепаха? А слышишь ли грохот? Это палят орудия. Они бьют по нашим цепям. Теперь ты можешь вздохнуть спокойно, за твою жизнь никто не даст и пфеннига.
— Давайте помолимся, — проговорил Маркс фон Швайнсберг. — И потом — с Богом, вперед!
Герцог набожно сложил руки. Спутники последовали его примеру и усердно молились за счастливый исход битвы, как требовал обычай того времени.
Гром вражеских орудий разрывал тишину, в которой слышны были редкие вздохи да шепот молящихся. Канцлер тоже молитвенно сложил руки, но его глаза не обращались с верой к небу, они скользили по горам, а дрожь его тела, вызванная разрядами вражеских полевых орудий, свидетельствовала, что душа не возносится к небу, излучавшему лучи утреннего солнца на друзей и врагов.
Помолившись, Ульрих Вюртембергский обнажил меч, рыцари и другие воины последовали его примеру. В одну минуту тысяча мечей заблестела стальной щетиной.
— Ландскнехты уже сражаются, — проговорил герцог, окинув долину орлиным взором. — Георг фон Хевен, вы двинетесь к ним на помощь с тысячью пехотинцев. Швайнсберг, возьмите восемьсот человек, встаньте у леса и ждите дальнейших приказаний. Рейнхардт фон Геминген, вы потрудитесь двинуться прямо и занять плацдарм между лесом и Неккаром. Штурмфедер, ты со своими всадниками останешься здесь, но будь готов в любую минуту двинуться на помощь. С Богом, господа! Если мы не увидимся более здесь, на земле, то тем радостнее будет встреча там, на небесах.
