С растущим участием слушал Георг речь хардтского музыканта, и, когда рассказ был закончен, обыкновенно лукаво-сметливый взор музыканта затуманился слезами, Георг в невольном порыве схватил руки этого доброго человека и сердечно пожал их.
— Да, правда, — сказал юный рыцарь, — ты тяжко провинился перед герцогом, но ты же и страшно поплатился за это, вытерпев душевные муки перед угрозой смерти. Молниеносный удар меча ничто по сравнению с тем тяжким чувством, которое ты должен был вынести, видя предсмертные муки и ужас твоих товарищей, тем более ожидая подобной участи и для себя! Разве ты своею верной службой, жертвами и риском, сопряженным с этой службой, не примирил с собою герцога? Как часто ты спасал его свободу, а быть может, и жизнь! Право же, ты с избытком загладил свою вину!
Несчастный музыкант после печального рассказа вновь замкнулся, ушел в себя, продолжая молча и мрачно смотреть в пылающий огонь. Казалось, он застыл в этом положении. Печальная улыбка кривила его губы, пока Георг произносил утешительные слова.
— Вы думаете, — музыкант нарушил молчание, — что я искупил свою вину? О нет, такие долги не уплачиваются так скоро; подаренная жизнь принадлежит тому, кто ее подарил. Тайком бродить по горам, приносить вести из неприятельского лагеря, показывать пещеры, где можно укрыться, — дело нетрудное, этого недостаточно для искупления вины. Я должен умереть за него, и тогда прошу вас, господин, позаботиться о моей жене и дочери.
Скупая слеза скатилась на бороду музыканта. Устыдившись своей слабости, он укрыл лицо руками и глухо продолжал:
— У меня еще достаточно сил, чтобы отдать за него жизнь. Но хотел бы, чтобы моя жертва послужила делу его жизни, чтобы он отвоевал свою страну. За это я готов умереть.
Между тем герцог проснулся и с удивлением осмотрелся. Как будто волшебством перенесенный в это ущелье, он только сейчас стал разглядывать скалы, деревья, скудный огонь и освещенных тусклым светом людей, своих спутников; он закрыл глаза рукой, потом опять открыл их, словно проверяя, не снится ли ему все это, не исчезнут ли странные видения; они не исчезли, и герцог с горестью смотрел то на одного, то на другого воина.
— Я сегодня потерял свою страну, — наконец вымолвил он. — Теперь, когда я проснулся, это ощущение еще мучительней, потому что во сне я опять владел ею, и она была прекраснее, чем сейчас.
— Будьте справедливы, господин герцог, — сказал Маркс фон Швайнсберг, — к этому благодеянию природы. Как были бы вы несчастны, чувствуя свою потерю даже во сне! А так вы подкрепили свои силы для мужественной борьбы с вашим несчастьем. Ваше лицо стало дружелюбным и спокойным, вы готовы к новым деяниям, так поблагодарим же за это спасительный сон!
— Мне даже не хотелось просыпаться. Так бы спал и спал столетия, настолько все было прекрасным во сне!
Герцог, смертельно страдая, подпер голову рукой. Голоса говорящих разбудили старого рыцаря Лихтенштайна. Тот хорошо знал своего повелителя и понимал, что его нельзя оставлять один на один с горькими размышлениями. Старик подошел поближе и обратился к герцогу:
— А вы не хотели бы, ваша светлость, рассказать нам о своем сне? Может, в этом мы найдем утешение и для себя? Я верю снам, которые приходят в роковые часы. Они снисходят на нас свыше для утешения и веры.
Герцог задумался над словами мудрого рыцаря и принялся рассказывать:
— Мой зять Вильгельм Баварский в качестве дружеского подарка сжег сегодня замок моих предков. Там жили с незапамятных времен Вюртемберги, потому и земля, которой мы владели, носила это имя. Тем самым он хотел разжечь факел смерти и в его пламени уничтожить не только герб, но и саму память о герцогстве Вюртембергском и его названии. Ему почти удалось это сделать, потому что единственный мой сын в дальних краях, у моего брата Георга
[102] пока нет наследников, а я, я — разбитый, изгнанный, вынужден бежать. Они вновь оккупировали мою страну. Где же, где надежда на то, что я ее вновь завоюю?.. Когда я, несчастный, сидя здесь у костра, думал о мгновениях счастья и о том, что, верно, сам виноват в своих невзгодах, понимал, что крохотные проблески надежды чересчур слабы, имя Вюртембергов чуть ли не выброшено на свалку, остатки рода развеяны по свету, то меня охватило такое отчаяние от злых ударов мрачного рока, что, страдая, я невольно заснул. Но бодрствующая душа моя поднялась в тоске и печали к вершинам Ротенберга, горящим башням моего замка, и его духи слетелись ко мне во сне.
Ульрих погрузился в свои мысли, как будто прислушиваясь к волнениям души, таким величественным и чистым, что их не под силу описать простыми словами. Покой снизошел на лицо несчастного герцога, и его глаза наполнились чудным светом.
Воины с изумлением наблюдали за этими превращениями, и все обратились в слух, надеясь узнать что-то важное.
— Слушайте же, друзья, — продолжал герцог. — Будто с высоты озирал я во сне прекрасные долины Неккара. Река извивалась голубой полосой, горы и долины казались умиротворенными, леса на вершинах исчезли, не было и лугов, на горах раскинулся огромный сад, перемежающийся виноградниками, долины тоже казались сплошным цветущим садом. Восхищенный; я стоял и стоял, не в силах отвести взгляд от такой красоты и великолепия. Ярко светило солнце, небо было голубым и чистым, зелень виноградников и плодовых деревьев казалась такой же изумрудной, как и сейчас. Когда я поднял свой очарованный взор вдаль, за Неккар, то увидел на холме приветливый замок, на стенах которого играли лучи утреннего солнца. Замок выглядел таким миролюбивым, что душа радовалась, так как ни могилы, ни высокие стены, ни башни, решетки, подъемные мосты не напоминали о раздорах и ссорах, о непредсказуемой судьбе смертных.
Когда же я с изумлением ощутил покой и мир неохраняемых долин, невооруженных крепостей, исчезли стены моего собственного замка. В этом по крайней мере меня мой сон не обманул, я ведь собственными глазами вчера видел, как рушились его башни. На том месте лишь развевался мой флаг. От Вюртемберга не осталось и камня, но там стоял храм со сводом и колоннами, какие можно видеть в Греции и Риме. Я было подумал: как такое могло случиться? — и тут увидел людей в странных одеждах, стоящих неподалеку.
Один из них привлек мое внимание тем, что держал на руках прекрасного мальчика и показывал ему лежащие у ног долины, реку, города и деревеньки, горы вдали. Я присмотрелся к этому человеку, заметил черты своего брата Георга и понял: ребенок принадлежит к нашему роду и является Вюртембергом. Мужчина с ребенком спустился в долину, остальные следовали за ним в почтительном отдалении. Последнего из них я задержал, спросив его, кто этот человек, показывающий ребенку окрестные дали. «Это король», — коротко ответил мне тот и спустился с холма.
Герцог умолк и испытующе посмотрел на рыцарей, как бы желая услышать их мнение о рассказанном. Те долго молчали, наконец старый рыцарь Лихтенштайн заговорил:
