Больше в ту ночь путешественников никто не беспокоил, в трактире, где еще недавно разыгрывались такие жуткие сцены, воцарилась мертвая тишина. На другое утро слуги графини спустились вниз к хозяйке трактира, чтобы приготовить все к отъезду, и тут же прибежали назад с известием, что обнаружили и хозяйку, и всю ее прислугу, в ужаснейшем виде: они лежали связанными на полу и молили о помощи.
Путешественники, услышав такие новости, удивленно переглянулись.
— Значит, выходит, что эти люди все же ни в чем не повинны? — воскликнул кузнец. — Значит, мы зря о них плохо думали, подозревая их в сговоре с разбойниками?
— Готов отправиться на виселицу вместо них, если мы ошиблись! — вскричал кучер. — Это все обман, они прикидываются, чтобы мы их не сдали куда следует. Разве вы не помните, как подозрительно они себя держали? Разве вы не помните, как их натасканная собака не пускала меня, когда я хотел спуститься вниз, и как тут же появилась хозяйка с работником и недовольно так стала меня спрашивать, что я тут, дескать, забыл? Но это нас и спасло, в первую очередь — госпожу графиню. Ведь если бы этот трактир не показался нам таким подозрительным, если бы хозяйка не насторожила нас своим поведением, мы бы не сидели полночи вместе, чтобы не заснуть. Тогда разбойники напали бы на нас во сне и уж по крайней мере поставили бы стражу у каждой двери, так что у нас не было бы никакой возможности провести в жизнь нашу затею с переодеванием.
Все согласились с кучером и решили, что нужно непременно сообщить об этой хозяйке и ее прислуге властям. Но чтобы дело не сорвалось, они договорились не показывать вида и вести себя как ни в чем не бывало. Кучер и слуги спустились вниз, развязали обманщиков, действовавших заодно с грабителями, и постарались выказать им как можно больше сочувствия и жалости. Хозяйка же, чтобы еще больше умилостивить постояльцев, предъявила очень скромный счет, явно занизив плату за постой, и сказала, что будет рада их видеть в скором времени снова.
Кучер заплатил свою долю, попрощался с товарищами по несчастью и поехал своей дорогой. Затем и оба ремесленника снарядились в путь. Узелок подмастерья ювелира, конечно, изрядно полегчал, но все равно оказался для нежной дамы тяжелой ношей. Но еще более тяжким грузом легли ей на сердце слова преступницы-хозяйки, которая, выйдя на порог прощаться, протянула ей, как порядочная, руку и сказала:
— Да ты совсем еще птенец! — проговорила она, глядя на хрупкого юношу. — Такой молодой, а уже шатаешься по свету! Наверное, тот еще фрукт, с гнильцой, коли хозяин выставил тебя из мастерской! Ну да ладно, мне до того нет никакого дела. Счастливой дороги и милости просим к нам, когда будете возвращаться назад!
Графиня, дрожа от страха, стояла молча, боясь выдать себя своим нежным голосом. Кузнец заметил это, небрежно взял товарища под руку, попрощался с хозяйкой за двоих и с веселой песней на устах бодро зашагал в сторону леса.
— Наконец-то я в безопасности! — воскликнула графиня, когда они отошли шагов на сто. — Я все ждала, что хозяйка меня узнает и велит своим работникам меня связать. Не знаю, как вас и благодарить! Приходите ко мне в замок, там и дождетесь своего друга.
Кузнец согласился. Пока они так разговаривали, их нагнала карета графини — дверца распахнулась, дама юркнула внутрь, махнула ручкой на прощание, и карета покатила дальше.
Тем временем разбойники вместе со своими пленниками добрались до лагеря шайки. Быстрой рысью они пронеслись по лесу, двигаясь по непроторенной дороге. За все время пути не обменялись с пленниками ни словом, и между собою они говорили только шепотом, да и то только тогда, когда нужно было уточнить направление.
Наконец они остановились возле глубокого оврага. Разбойники спешились, предводитель помог подмастерью сойти с лошади, принес извинения за такую быструю и неудобную езду и спросил, не слишком ли утомилась любезная графиня.
Феликс, постаравшись говорить как можно изысканнее, ответил, что безмерно устал и нуждается в отдыхе. Предводитель тогда предложил ему руку, чтобы помочь спуститься в овраг.
Спускаться нужно было по отвесному склону, держась тропинки, которая была такой узкой и такой крутой, что предводителю приходилось все время следить, чтобы дама не упала и не сорвалась вниз. И вот они добрались до цели. В призрачном свете предрассветных сумерек Феликсу открылась небольшая лощина, шагов сто в длину и столько же в ширину, защищенная со всех сторон высокими каменистыми стенами. Шесть-восемь хижин, сколоченных из досок и бревен, стояли тут, на самом дне котловины. Какие-то грязные бабы с любопытством выглядывали из этих халуп, и целая свора огромных собак с бесчисленным множеством щенков, заливаясь лаем, бросилась встречать прибывших гостей. Предводитель разбойников отвел мнимую графиню в лучшую из хижин и сказал, что здесь она будет полной хозяйкой. Феликс попросил разрешить его спутникам, егерю и студенту, побыть с ним некоторое время, и разбойник не стал возражать.
Хижина была устлана оленьими шкурами и циновками, предназначавшимися для сидения. Несколько кружек и мисок, вырезанных из дерева, старое охотничье ружье, в углу — покрытая шерстяным одеялом лежанка из досок, глядя на которую ни у кого язык не повернулся бы назвать ее кроватью, — вот и вся обстановка этого графского дворца. Только теперь, предоставленные друг другу в этой убогой хижине, пленники могли обдумать свое печальное положение. Феликс, который ни минуты не жалел о том, что решился на такое хотя и благородное, но опасное дело, все же беспокоился за свою судьбу, если разбойники раскроют обман, и потому, едва они остались наедине, решил поделиться своими тревогами с товарищами. От волнения он говорил так громко, что егерь поспешил подсесть к нему и зашептал:
— Бога ради, не кричи ты так! Ведь нас могут подслушивать!
— Любое твое слово, да и твой выговор, — все может навести их на подозрение! — добавил студент.
Феликсу ничего не оставалось, как плакать втихомолку.
— Вы думаете, господин егерь, — всхлипывая проговорил он, — я плачу от страха перед этими разбойниками или оттого, что мне противно находиться в этой жалкой лачуге? Нет, меня печалит совсем другое. Ведь графиня может забыть, о чем я просил ее в последнюю минуту при расставании, а я потом буду виноват — скажут, что я вор, и все, тогда пропал я навсегда!
— Я что-то не могу взять в толк — чего ты опасаешься? — спросил егерь, удивляясь тому, что молодой человек, который держался до сих пор мужественно и храбро, вдруг так переменился.
— Сейчас расскажу, и вы все поймете, — ответил Феликс. — Отец мой был известным мастером по ювелирной части в Нюрнберге, а матушка моя служила камеристкой у одной благородной дамы, и когда она выходила замуж за моего отца, графиня, у которой она была в услужении, собрала ей хорошее приданое. Эта графиня и в дальнейшем благоволила моим родителям, а когда я появился на свет, она стала мне крестной матерью и щедро одарила. Потом мои родители умерли, один за другим, подкошенные какой-то заразой, я же остался один-одинешенек и должен был отправиться в сиротский приют, но тут моя крестная узнала о постигшем нашу семью несчастии, занялась моей судьбою и поместила меня в воспитательный дом. Когда же я подрос, она написала мне, спрашивая, не хотел бы я выучиться отцовскому ремеслу. Я обрадовался и сразу согласился, тогда она пристроила меня к одному мастеру в Вюрцбург, который и обучил меня всему. Дело это у меня пошло хорошо, и скоро уже мастер выдал мне аттестат, получив который я, как положено, мог отправляться в странствие по разным землям. Я сообщил об этом своей крестной, и она тут же откликнулась, написав, что непременно даст мне денег на путешествие. Вместе с письмом она прислала чудесные камни и просила сделать для них красивую оправу, а затем доставить это украшение ей лично, чтобы она сама увидела, чему я научился, и при этой оказии вручила бы мне деньги на дорогу. Своей крестной я никогда в глаза не видел, и вы можете себе представить, как я обрадовался предстоящей встрече. День и ночь трудился я над украшением для нее, и оно получилось таким красивым и изящным, что даже сам мастер все не мог надивиться. Когда работа была закончена, я аккуратно уложил свое драгоценное изделие на самое дно ранца, попрощался с мастером и отправился в замок моей крестной. И тут появились эти негодяи, — продолжал свой рассказ Феликс, обливаясь слезами, — и разрушили все мои надежды! Ведь если ваша госпожа графиня потеряет украшение или забудет то, о чем я ее просил, и просто выкинет мой плохонький ранец, как я предстану перед моей крестной? Чем докажу, что это я, а не какой-нибудь проходимец? Как возмещу ей стоимость камней? И денег на дорогу мне тогда не видать как своих ушей! А сам я в ее глазах буду выглядеть неблагодарным вертопрахом, который профуфукал вверенное ему чужое добро. Ведь согласитесь, разве ж мне кто поверит, если я расскажу о невероятном происшествии, случившемся с нами?
