— Нет, ну ты посмотри на него! — сказал Гуднайт, озлясь. — Гнать таких надо! Закон, он для всех! Или Рейф забыл, что война кончилась?
— Ну он-то сдал свою «звезду»…
Чарльз хмуро кивнул.
— Наверх я посажу стрелка, — сказал он отрывисто. — О’кей?
— Сдам своё место с радостью! — осклабился Бад.
— Можно я первый? — вежливо попросил Туренин.
— Валяй, — улыбнулся ранчеро.
Князь подмигнул Чуге и полез на место кондуктора — оно располагалось на козлах. Пожав руку вознице, Павел положил на колени свой «спенсер» и любовно огладил приклад и цевьё.
— Едем! — решительно сказал кондуктор, и кучер тут же задудел в почтовый рожок.
Фёдор, досадуя, что не ему сидеть на воздухе, полез в салон. Уложив мешок с ружьём, он аккуратно сунул шляпу в кожаные петли на стенке и уселся на заднем сиденье, с краю. Рядом устроились Ларедо Шейн и строгая дама, а священник, офицер и Гуднайт сели напротив.
Кучер лихо гикнул, свистнул, щёлкнул бичом, кони заржали — и покатил дилижанс, мягко покачиваясь на рессорах.
Раздвинув сборчатые шторки, Чуга стал смотреть за окно. Видалиа уползла назад, скрываясь за облаком пыли, пропала из виду серебрившаяся Миссисипи. Одна голая равнина стелилась по обе стороны от набитого тракта. Но вскоре стало веселее — отдельные кипарисы, дубы и вязы начали сплачиваться в рощи, и вот уже светлый лес обступил дорогу. Громадные деревья почти смыкали ветви над проездом, образуя высокий, полупрозрачный свод, наполненный приятным зеленистым светом. Пятнашки тени замельтешили, чередуясь с солнечными зайчиками, прыгая по необъятным морщинистым стволам, по дороге, по кузову дилижанса. Конский топот и скрип подвески нагоняли сон своею монотонностью, а мягкое покачивание убаюкивало. Фёдор поневоле задремал, сжимая винтовку между колен, и вздрогнул, услыхав соседку.
— Простите мне моё любопытство, мистер Гуднайт, — сказала она деревянным голосом, — но я много слышала о вас. Меня зовут мисс Шорт, Кларабел Шорт, и мы со святым отцом направляемся в Сан-Антонио, дабы проповедовать индейцам Слово Божье…
Высохший священник важно кивнул.
— Наша задача, — уверенней продолжала мисс Шорт, — вырвать сих заблудших сынов из объятий дикости, вселить в них кротость и смирение перед Господом…
Ларедо Шейн не выдержал, расхохотался. Кларабел глянула на него с негодованием и смолкла, поджав губы.
— Извиняюсь… — выдавил ковбой, задавливая смех. — Я просто представил себе кротких апачей и смиренных кайова… — Он весело закудахтал.
Гуднайт улыбнулся и мягко сказал:
— Вы уж простите его, мисс Шорт, за несдержанность, но, по сути, парень прав. Кроткий апач — это… это что-то вроде тигра, который питается травкой.
— Да, индейцы жестоки, — заспорила женщина, — но их врождённое благородство…
— Да какое, к дьяволу, благородство? — рявкнул Ларедо на испуганно отпрянувшую Кларабел. — Одни дураки накалякали книжек «про индейцев», а другие им поверили! Вы хоть раз видели живого апача? Нет, не ту пьянь, что ошивается на окраинах наших городов, а краснокожего воина?
— А что, есть разница? — с неудовольствием сказал священник.
— Большая! Вы бы сильно удивились перед смертью!
Жестом успокоив Шейна, Чарльз серьёзно проговорил обычным для него назидательным тоном:
— Люди, живущие на Востоке, представляют индейцев как подобных себе. Это ошибка. Индейцы другие, совершенно другие. Милосердие для них — пустой звук. Охотой, войной и конокрадством добывают индейцы богатство и положение в племени. Да, в их селениях нет замков — индейцы не воруют друг у друга. Да, половину добычи они отдают старикам и вдовам — своим! Но лишь себя они называют «людьми», все же остальные для них — не люди. Мы полагаем убийство грехом, а они — подвигом, достойным героя. Молодой воин жаждет грабить наши караваны и снимать с бледнолицых скальпы, поскольку лишь так он заслужит уважение собратьев и любовь девушек. Если у него не будет добычи, он не сможет завести себе даже одну жену, не говоря уже о двух или трёх. Воюя с чужаками, индеец поднимает свой статус, а чужие для него все, кто не принадлежит к родному племени. И это большая удача для нас. Если бы индейцы перестали враждовать между собой и сплотились, как гунны вокруг Аттилы, они истребили бы всех белых!
— Тут я с вами не соглашусь, — подал голос лейтенант. — Вы хотите сказать, что эти дикари способны одолеть армию Соединённых Штатов?
— Легко! — усмехнулся Гуднайт. — Вот вы закончили академию, а во многих ли боях участвовали?
Выпускник вспыхнул, но ранчеро успокоил его жестом.
— Я не в обиду говорю, — сказал он, — просто молодой апач в ваши годы уже становится опытным воином, за плечами которого полусотня сражений. Пока вы изучаете стратегию и тактику по трактатам Вегеция и Жомини,
[77] индейцы постигают военную науку в походах, и это лучшая лёгкая кавалерия в мире. Гордости у индейцев до чёртиков, как у всех настоящих воинов, а вот благородства, по крайней мере в нашем понимании этого слова, у них нет. — Чарльз усмехнулся и покачал головой. — Встречал я одного такого, наивного, начитавшегося дешёвых романов про благородных индейцев. По дурости он сдался апачам, и я всю ночь слышал его дикие крики — индейцы любят пытать своих пленников. Нет, не потому, что они жестоки. Для них это забава — так индейцы испытывают мужество противника. И если тот будет долго терпеть муки, краснокожие зауважают его и будут гордиться, что сразились со славным и храбрым воином. Такой это народ, понимаете? Они уважают силу, мужество, стойкость, но презирают слабость. Был такой случай… Один из моих ковбоев объезжал ранчо и столкнулся с отрядом команчей. Их было человек десять. Нат — так его звали, Нативити Поттер, — останавливаться не стал, как ехал, так и продолжал ехать, напевая, прямо на индейцев. Миновал их строй и отправился себе дальше, ни разу даже не обернувшись. Команчи оценили его храбрость и присутствие духа — не тронули. А вот если бы Нат стал умолять их о пощаде, индейцы обязательно бы убили его, просто из презрения.
— А тот, наивный, о котором вы говорили, — пробурчал лейтенант, — что с ним сталось?
— Апачи были разочарованы, — усмехнулся Гуднайт, — он не выдержал пыток и кричал от боли, когда ему срезали бицепсы, когда сдирали кожу ремешками, вспарывали живот и набивали его камнями, раскалёнными в костре…
Кларабел стало нехорошо.
— И не надейтесь, мисс Шорт, на галантность индейцев, — серьёзно сказал ранчеро. — Когда краснокожие нападают на караван, то мужчин-переселенцев они могут четвертовать, истыкать горящими стрелами или повесить за ноги над огнём, пока у несчастных не лопнут черепа, — смотря какая фантазия на ум придёт. С дамами они ведут себя… мм… помягче. Когда я в последний раз хоронил белую женщину, на которую напали индейцы, у неё были сожжены руки…
