Мисс Шорт и вовсе увяла.
— Но ведь нынче с индейцами мир, — заметил священник.
— Перемирие, — поправил его Чарльз. — Я сам встречался с вождями кайова — с Белым Медведем и Большим Деревом. Это мудрые люди, за плечами каждого из них сотня яростных сражений, и они готовы выкурить с нами трубку мира. Но как быть молодым воинам? Они-то жаждут подвигов! Как им прославиться, не воюя с белыми? Как привести скво в свой вигвам, не делая щедрых подарков? А чтобы раздобыть зеркальца, ткань, оружие, коней, надо грабить, надо воевать… Вот так вот! — развёл он руками.
«Повезло нам с Сибирью, — подумал Чуга, закрывая глаза. — Остяки да тунгусы
[78] — людишки смирные…» И задремал.
Двумя часами позже дилижанс подкатил к маленькому, неказистому домику с огромной надписью «Каджун-Спрингс. Станция дилижансов. Здесь вы можете выпить и поесть».
Кряхтя, возница слез с облучка, чтоб ноги размять, снял толстые кожаные рукавицы. Смотритель с конюхом выбежали тут же, мигом выпрягли каурых и запрягли гнедых. Через три минуты «конкорд» покатил дальше. Ночью на какой-то станции сменился кучер, а к полудню дилижанс уже отмахал сто двадцать пять миль.
[79]
На третьи сутки экипаж подъезжал к речке Колорадо, берега которой густо поросли орешником, виргинскими дубами и кипарисами. Местность была красива — зелень отливала глянцем, кустарники, усыпанные яркими цветами, благоухали… а на солнцепёке грелись здоровенные «гремучки». Змеи недовольно шипели, отползая с дороги в тень.
«Как всегда, — философически размышлял Фёдор, сидя на облучке. — С виду всё гладко, а с изнанки гадко…»
Винтовку он держал наготове и зорко поглядывал по сторонам. Дорога то восходила на плавно вздымавшийся холм, пыля под горячим солнцем, то шла сырою низиной, попадая в тень дубов и вязов.
У самой переправы, там, где неглубокую Колорадо пересекал брод, из зарослей ивняка неожиданно выехал всадник на вызывающе белом коне. Гарцуя, он в совершенно театральном жесте вскинул «винчестер», держа винтовку одной рукой, как револьвер, и выстрелил. Пуля пролетела мимо, прошуршав в листве раскидистого дуба.
— Это Прайд Бершилл! — охнул кучер.
— Точно он? — хладнокровно осведомился Чуга.
— Что у меня, глаз нету, что ли? — огрызнулся возница.
Помор оглянулся на Ларедо, который дрых на крыше дилижанса, устроив себе постель из пары мягких тюков. Ковбой приподнялся на локте, упираясь стоптанным сапогом в низенькие перильца, и сказал с весёлой бесшабашностью:
— Явился, не запылился!
Фёдор крикнул через плечо:
— Павел!
— Вижу! — откликнулся князь.
— Первый выстрел мой! Цельтесь по кустам справа!
— Понял!
Чуга деловито качнул рычагом затвора и сказал кучеру:
— Как пальну — гони!
Вскинув винтовку к плечу, Фёдор выстрелил и попал — пуля выбила пыль на куртке Бершилла. В ответ полетел свинец, с отвратительным зудом пронизывая воздух, а затем донёсся ружейный залп. Облачка порохового дыма над ивняком ещё не рассеялись, когда грохнул князев «спенсер». Над головою Чуги зарявкал «кольт» Шейна, дуэтом ударили револьверы лейтенанта и ранчеро.
Два конных бандита и четверо пеших вырвались к дороге, куда их Фёдор и выманил своим выстрелом.
— Гони! — гаркнул помор, опорожняя ёмкий магазин «генри».
Один из бандитов будто споткнулся, налетев на пулю, и упал. Взвился на дыбки раненый конь, сбрасывая седока. Увесистый кусочек раскалённого металла чиркнул помора по плечу, ещё один щёлкнул по дилижансу, откалывая щепку.
Ржущие кони вынесли карету к реке, железные ободья загрохотали по плоским, обкатанным камням, брызги воды окропили разгорячённое лицо Чуги.
Разбойный люд не ожидал такого мощного отпора, нападение выдыхалось в суетливую перепалку — приседая, бандиты отходили к леску, ведя не прицельную стрельбу, а просто огрызаясь из пары стволов.
Дважды прогремел «спенсер», один из нападавших оборвал свою короткую перебежку. Конник, низко приседая в седле, уходил по мелкой воде. Фёдор попал в него, но ещё вопрос — убил ли.
С шумом рассекая воду, дилижанс выкатился на противоположный берег. Чуга оглянулся, высматривая ворога поверх крыши, но не увидел ничего, кроме пары мёртвых тел.
— Отбились! — выдохнул кучер.
— Ну мы им дали! — глухо донёсся ликующий голос Туренина.
— Были бы это апачи, — разобрал помор слова Гуднайта, — чёрта с два мы ушли бы! Извините, мисс Шорт…
Кони скакали галопом, унося экипаж в редеющий лес.
— Ну ты ему и засадил, — покачал кучер головою.
Фёдор усмехнулся, вытаскивая патроны из гнёзд в оружейном поясе и скармливая их «генри».
— Я с малых лет в лесу промышляю, — сказал он, — а чтоб той же белке шкурку не спортить, надобно ей в глазок засветить.
— Здоровая же тебе белка попалась! — гулко захохотал возничий.
А Чуга, хоть виду и не показывая, трудно сживался с мыслью о дозволенности убивать. Ранчеро говорил ему, что на Западе некому стеречь благонамеренных граждан, тут каждый сам себе полиция и суд присяжных, а закон носят с собою в кобуре. Здесь не жалуются на скотокрадов, а вешают их. Убил ты безоружного, стало быть, совершил преступление, а застрелишь ежели «плохого парня» с «кольтом», значит, защищался… И не дай тебе бог обидеть женщину — мигом линчуют!
Сказать по правде, «закон револьвера» — простой, первобытный, действенный — Фёдору нравился. Однако ж и привыкнуть к здешней свободе было нелегко. Чуга годами оглядывался — на царя-батюшку, на городового с исправником,
[80] на крючкотворов судейских, — а тут всё по-иному. В Техасе этом хоть голову сверни, а никого за спиною не углядишь. Власть далеко, а воры и убийцы близко. Гляди в оба, пилигрим, и надейся только на себя. Зато — воля!
