Бакеры поехали дальше по улице, шумно оценивая салуны и выбирая заведение по душе, а Чуга спешился у «Аламо», ослабил подпругу и захлестнул поводья на коновязи, не сильно затягивая скользящий узел. Поилка располагалась тут же, и чалый потянулся к воде.
— Пей, пей… — похлопал его по шее Фёдор. — Я тож глотну чего-нибудь.
Поднявшись по ступеням, он толкнул «крылья летучей мыши» и попал в длинную, довольно узкую комнату с чугунной печкой в одном конце и стойкой бара, протянутой футов на пятнадцать. В помещении стояли квадратные столики, их окружали стулья из тех, которые называли капитанскими. В углу, за столами, покрытыми зелёным сукном, резались в карты, у стойки накачивались виски те, кому не сиделось.
Пройдя к бару, Чуга повернулся к нему спиною, опёршись локтями о стойку, и осмотрелся. Кое-кто из посетителей щеголял в домотканой одежде — такая не шуршит в зарослях, иные явились в джинсах или кожаных штанах. Фермеров можно было узнать по сапогам без каблуков — эти держались кучкой за отдельным столом, накрытым клеёнкой.
— Выпьешь чего, ковбой? — послышался голос у Чуги за спиной.
Фёдор обернулся через плечо и узрел дородного бармена. Подумав, что неплохо было бы сполоснуть горло перед ужином, он сказал:
— Бурбону на два пальца.
Кабатчик кивнул и ловко нацедил желаемое в стакан. Расплатившись серебряным пятицентовиком, Чуга пригубил виски — и проглотил одним махом. Ничего так… А всё ж водочка получше будет. Да под селёдочку, с картошечкой, с лучком, с хлебушком ржаным… Ммм…
Мужик, стоявший у стойки, боком к Чуге, обтёр руки о грязную рубаху и повернул к Фёдору обрюзгшее лицо. Чёрные бусинки глаз посверлили Чугу, посверлили и заблестели маслено.
— Я тебя не знаю! — сказал мужик неприятным голосом.
Помор смерил его холодным взглядом — от мятой шляпы с короткими полями до кобуры, из которой торчала захватанная рукоятка револьвера, — и ответил:
— Я тебя тоже. И ничего, жив пока.
— Чего? — не дошло до мужика.
— Отвали, — посоветовал ему Чуга, соображая, что мужичок-то трезв. Видать, утвердиться желает. Знавали мы таковских…
Мужик, похоже, обрадовался. Отступив на шаг, он ткнул пальцем себя в грудь:
— Это ты мне?! Да ты знаешь, кто я?
— Знаю, — кивнул Фёдор с серьёзным видом. — Говно на палочке.
Он чувствовал, как раздражение, поселившееся в нём с момента неудавшегося покушения, перерастает в бешенство. А вот посетители шарахнулись от обоих в стороны.
— Я — Керли Стоун! — пропел мужик.
И выхватил свой потёртый «данс-и-парк» 44-го калибра. Выхватил с быстротою молнии, но всё равно опоздал — «смит-вессон» рявкнул на долю секунды раньше. С противным чавкающим звуком пуля разорвала плоть на груди у Керли, поражая того в самое сердце. Стоун сделал шажок назад, заплетая ноги, и рухнул навзничь, разбросав руки и ноги по грязным опилкам.
А Чуга словно очнулся. Стоя с дымящимся револьвером, в полнейшей тишине, он обвёл глазами посетителей, замечая Павла Туренина, замершего в дверях.
— Всё было по-честному, ковбой, — еле выговорил бледный бармен. — Я — свидетель.
— Надо же! — послышался голос из толпы. — Стоуна завалили!
— Он вонял, как скунс, — сказал Фёдор, опуская револьвер в кобуру. Повернулся и вышел вон. Резко отвязав коня, он вскочил в седло.
— Подожди! — крикнул князь.
Ждать долго не пришлось — вороной Туренина подскакал тут же.
— Ну ты и быстр! — воскликнул Павел. — Я даже не заметил движения! Раз! И готово!
— Какого чёрта, Пашка?! — рявкнул Чуга. — На кой мне было его убивать? По морде съездить, чтоб успокоился, и всё!
Князь помолчал, пуская коня шагом, и сказал весомо:
— Возможно, ты бы и успел его ударить, но он всё равно бы выхватил… что там у него было? «Кольт»?
— «Данс-и-парк», — буркнул Фёдор.
— Хорошая железяка, — кивнул Туренин. — Во время Гражданской войны их клепали прямо тут, в Техасе. И чего ж ты хотел? Реверансов и шарканий по опилкам?
— Всё равно, не сдержался я. Это мне тот выстрел аукнулся.
Повинуясь порыву, Чуга рассказал о неизвестном стрелке, чуть было не отправившем его на тот свет.
— Не знаю, не знаю… — протянул князь. — Может, на грулле и чужак упылил, но я уверен — его ствол куплен Гонтом.
— Похоже на то… Господи, как же мне всё это надоело!
Туренин хмыкнул.
— А ты у нас настоящий ганфайтер, мой друг! У тебя очень быстрая реакция, твёрдая рука и великолепная координация. Не зря ты упражнялся — трудно в учении, легко в бою! Хотя это врождённое, Федь, лично мне такого никакими экзерсисами не достичь.
— А оно мне надо?
— Ну пригодилось же!
За ужином к ним присоединился Ларедо, уже изрядно промочивший горло.
— Слыхали? — возбуждённо сказал он, принимая у Фимы тарелку с тушёными бобами. — В Сэнд-Сити Керли Стоуна кокнули! Как раз когда мы туда заезжали!
— Позвольте вам представить, — церемонно сказал Туренин, указывая на хмурого Чугу, — он и кокнул.
— Он?! — вытаращился Шейн. — Стоуна?!
— Сам видел!
— Ничего себе!.. — выдохнул Ларедо.
— Это таки правда? — оживился Ефим, оборачиваясь к Фёдору.
— А что мне было делать? — пробурчал Чуга. — Он попёр на меня, а потом выхватил пушку.
Беньковский торжественно насыпал Фёдору полную тарелку и сказал:
— Состарюсь, стану внукам рассказывать, как кормил лично Фёдора Чугу, шо мы держим за легенду Запада!
— Да иди ты… — скривился помор, но тарелку принял.
Потихоньку-помаленьку он смирялся с произошедшим, но горечь всё равно оставалась. Это умертвие, неожиданное для него самого, было совершенно излишним, ненужным. От Керли несло как из помойки, но это же не повод для убийства. Одно дело враг — там всё просто и понятно: или он тебя, или ты его. Так уж лучше ты его. Но здесь?! Этот вонючка гонор тешил. Хотел, видно, насладиться чужим унижением, уповая на свою славу ганфайтера. И нарвался на пулю…
Ну и чёрт с ним, ожесточился Чуга. Что хотел, то и получил. Переживай тут из-за всякого скунса… Но на душе всё равно было погано.
Доев жаркое, он присоседился к костру из корней мескитового дерева, вокруг которого полусидели, полулежали бакеры. Обычно Фёдор не смотрел ночью в огонь, а то потом долго приходится привыкать к темноте. Глянешь кругом — и не заметишь даже дула, направленного на тебя. Но в компании опаски не было, помор бездумно следил за пляской трепещущих языков пламени.
Семён, отломив от плитки кусок жевательного табака, сунул его в рот и задвигал челюстями. Иван, важничая, достал из кармана сигару, откусил кончик и закурил, вытянув ветку из костра. Остальные дымили самокрутками.
