— В Огаллалу он махнул, вот куда.
— Ха! Если Берт надеется, что там не знают, какой он брехун, то зря!
— Что да, то да…
Фёдор без охоты вышел из-за стола и сунул доллар румяной пышечке, вероятно той самой Сью Джордан.
Покинув заведение, он остановился близ входа, прислонясь к столбу, поддерживавшему навес. Сощурившись, огляделся.
В Абилине всё текло по-прежнему. Дальше по улице, возле аккуратного домика с верандой, остановилась пролётка, из неё вышел щеголевато одетый мужчина с чёрным саквояжем. Надо полагать, местный врач. Воз с трясущейся горой сена проследовал к конюшне. Фермер-немец сложил в фургон инструменты — лопату, лом, кирку — и занял место на козлах. Из проулка, на усталых конях, выехали трое парней в насквозь пропыленной одежде и спешились у «Сейвори-салуна». С другой стороны подошли ещё двое здоровых мужиков — один с наголо обритой головой, так что шляпа сидела на ней как на болванке, а другой был затянут в кожу — всё на нём: и штаны, и рубаха — было сшито из оленьей замши, изрядно потёртой и засмальцованной до черноты. Но пара предметов, находящихся при «кожаном», отличалась чистотой и ухоженностью — это были револьверы «шоук-и-мокланахан», низко висевшие в кобурах ручной работы, подвязанные над коленями сыромятными ремешками.
Мордатый, губастый, своим широким, словно расплющенным, носом здоровяк смахивал на негра, тем более что и кожа его, белая при рождении, никогда после, похоже, не соприкасалась с водой и мылом, имея неприятный серый оттенок.
Быстро осмотревшись, «кожаный» остановил свой взгляд на Чуге, и тут же пухлые губы его разошлись в подобии улыбки. Уткнув руки в боки, совсем близко от револьверных рукояток, он громогласно объявил, не сводя глаз с Фёдора:
— Ты убил Карибу Харта! Так. Он мой брат! Я — Пегготи Харт! Так!
Помор выпрямился и холодно сказал:
— Твой брат — паршивый скотокрад. Он увёл наших коров, за что мы его и повесили.
Трое «запылённых», до этого лениво отряхивавших штаны, шагнули к Фёдору почти одновременно, в ногу. Он мельком глянул на них, вычисляя самого опасного. Ближе всего стоял высокий юнец с двумя «кольтами» в кобурах, но он-то как раз Чугу не беспокоил — это был один из тех неразумных вьюношей, которые спешили доказать свою крутизну, походя на покуривающих мальцов, — те тоже играют во взрослых, не разумея, что папироса только подчёркивает их нежный возраст. Прямая и явная угроза исходила от невзрачного мужчинки в мятых штанах с пузырями на коленях. У него имелся всего один револьвер, но мужчинка явно умел им пользоваться — тусклый, пустой взгляд убийцы подтверждал это.
— Что, не ожидал нас встретить? — глумливо усмехнулся Пегготи. — Твоё счастье, что Карибу отослал половину своих людей на ранчо. А щас будет несчастье!
Чуга совершил всего один промах — бросил взгляд на мужчинку с потёртым револьвером, — но этого было достаточно. Сокрушительный удар в челюсть словно взорвал его голову. Фёдора отнесло и приложило к столбу. Харт тут же врезал ему в солнечное сплетение, вышибая дух, и хуком двинул в ухо.
Повалившись на коновязь, Чуга ударил Пегготи ногой, но лишь пуще разъярил братца Карибу да раззадорил его. Все пятеро набросились на помора, с размаху отвешивая пинки ногами. Боль толчками шла по всему телу, туманя сознание и отнимая силы. Единственный раз Фёдор сумел хлопнуть ладонью по кобуре, висевшей справа, и тут же заработал такой тычок сапогом, что внутри будто что хрустнуло.
Чуга лежал на деревянном тротуаре, доски грохотали, пыль витала, скотокрады, хэкая от души, били и били, но натура брала своё — изнемогая, помор подтягивался, собирался, терпел…
— Хватит, ребята! — сквозь звон в ушах донёсся до него голос Харта. — Я не собираюсь забивать его до смерти. Бад, тащи верёвку! Вздёрнем этого бычка во-он на том тополе!
— Маршал будет против, Пег, — отозвался кто-то.
— А мне наплевать! И на маршала, и на шерифа, и на президента! Кэш и ты, Регал, сажайте этот мешок с дерьмом на коня.
Грубые руки перевернули Чугу на бок и попытались рывком поднять. Тому, что справа, Фёдор заехал локтем, ломая нос. Обратным движением врезал кулаком в подбородок стоявшему слева. Ладонь упала на рукоятку «смит-вессона» в левой кобуре — покуда его избивали, он придавливал её своим телом, будто сохраняя возможность дать достойный ответ.
Кровь из разбитой брови заливала левый глаз, правый опух так, что видно было как в щёлочку, но холодная ярость, переполнявшая Чугу, помогала прозреть. И Фёдор открыл огонь.
Первым пал опасный мужчинка — Регал. Задёргавшись, как кукла на ниточках, он рухнул в поилку, испугав привязанных коней. Вторым упал в грязь высокий, длинноволосый юнец — Кэш. Третий из «пыльных» заметался и бросился невзвидя света куда-то в сторону конюшни.
Ковбои, пившие в салуне, выскочили было за дверь — и тут же порскнули в стороны, боясь словить шальную пулю.
Упав на колено возле скулившего юнца, Чуга выстрелил вдогонку бегущему. Ушибленная правая рука у Фёдора плохо слушалась, но пальцы отобрали-таки у Кэша его «кольт» и выпустили две пули по бритоголовому.
— Осторожно, Харт! — крикнул кто-то из залёгших ковбоев. — Это Теодор Чуга!
Рот Харта болезненно дёрнулся, но его грязная ладонь, казалось, жила сама по себе — на неё предупреждение не подействовало. Заскорузлые пальцы сомкнулись на рукоятке, потащили «шоук-и-мокланахан» из кобуры, взвели курок…
Два выстрела из «кольта» прозвучали так быстро, что их грохот слился воедино. Обе пули вошли Харту в сердце. Отверстия, оставленные ими, располагались так близко, что их можно было прикрыть одной монетой.
Пегготи выронил револьвер, рухнул на колени, качнулся и повалился в пыль.
Опасливо привставая, залёгшие ковбои молча смотрели на Чугу. Потом тот, который советовал Харту не связываться, сказал:
— Всё по-честному.
Фёдор боднул воздух головой, изображая кивок, и увидел давешнего щёголя с саквояжем, опасливо крадущегося вдоль стенки. Оглядев «поле боя», щёголь мрачно сказал:
— Пегготи давно напрашивался. Я — Док Рингголд. Пройдёмте-ка на кухню, Сью даст нам тёплой водички, а я наложу швы. Вы не ранены?
— Цел вроде… — прохрипел Чуга. — Почти.
Взяв два доллара за услуги, Док Рингголд обработал Фёдору ссадины и «залатал» его в двух местах. Двумя минутами позже к «Сейвори-салуну» примчались Туренин с Беньковским. Они увидели хмурого помора с забинтованной головой и распухшим носом, с рассечённой скулой и разбитым подбородком, с заплывшим глазом и здоровенным кровоподтёком во всю щеку.
— Опять мы не поспели! — в сердцах воскликнул князь. — А ведь я как чувствовал, что грядут неприятности! Помнишь, Карибу ещё говорил, что их пятнадцать? Ох и уделали тебя…
— Покоцали как пасхальное яичко, — поддакнул Фима.
Фёдор смолчал, мрачно сопя.
