Пятый снаряд прошёл сквозь дымовую трубу, ударился о броневые колосники, срикошетировал и разорвался у правого борта.
Ответным огнём досталось «Генералу Алексееву» — единственному в мире семибашенному линкору.
За избыток вооружения пришлось платить ослаблением корпуса.
Один из снарядов «Эмперор оф Индиа» пробил броню его верхнего пояса и взорвался внутри корабля, кроша всё вокруг.
Ещё одно попадание с шестидесяти кабельтовых в подводную часть повредило переборки машинного отделения, скручивая их, несколько отсеков с левого борта затопило.
Следующий снаряд срезал мачту и скрутил в кольцо трап левого борта, а ещё один «чемодан» сорвал крышу башни главного калибра.
Обе «Императрицы» около часа держались под огнём двух десятков тяжёлых орудий.
Из проломов в их палубах вырывались языки пламени, из пары разбитых башен торчали под разными углами замолчавшие орудия, крылья мостиков были снесены.
Но именно залп из носовых башен «Императрицы Марии» и «Катюши» определил исход боя.
Лишь один из снарядов достиг цели, но он нёс погибель «Айрон Дюку». Пробив броню барбета средней башни главного калибра, раскалённая стальная туша вломилась в перегрузочное отделение. Заряды, упакованные в шёлковые картузы, вспыхнули, огонь протёк в погреб, и чудовищный взрыв вздыбил палубу линкора, одновременно вырывая днище.
В воздух взлетела куча обломков и шлюпок. Крыши орудийных башен подбросило вверх на сто футов, из развороченного корпуса поднялся грибообразный столб чёрного дыма высотой до тысячи футов.
Когда дым рассеялся, «Айрон Дюк» величественно валился на правый борт. Над тонущим линкором взметнулись фонтаны белой пены — воздух, вытесняемый водой из отсеков, вырывался наружу с утробным нептуническим зыком, и «Айрон Дюк» скрылся, под водою…
В валенках и в меховых штанах, в дохе и в рукавицах, замотав лицо шарфом до самых очков-консервов, Степан Котов всё равно отчаянно мёрз.
Кабина «Ньюпора-IV» была открыта всем ветрам, а за бортом — декабрь.
Впрочем, Котов не обижался на конструкторов. Ему даже в голову не приходило, что пилота может укрыть прозрачное остекление, как на «Муромцах».
«Ньюпоры» он любил — это были первые аэропланы, на которых он начал летать.
А уж за счастье полёта можно многое простить, даже холод. Ничего…
«Четвёрка» за три часа больше трёхсот вёрст одолевает, а ближе к Ростову потеплеть должно… Юг всё-таки.
«Ньюпор-IV» пилоты прозвали «Ньюпором с ложкой» — из-за характерной противокапотажной лыжи, весьма схожей с известным столовым прибором.
Авиаторам, начинавшим летать на всяких «блерио» и «фарманах» и пересаживавшимся на «ньюпоры», приходилось учиться заново.
В отличие от всех прочих аэропланов, у которых педали были связаны с рулём поворота, на «Ньюпорах» ими выполняли гоширование, то бишь перекашивание крыльев, чем проделывали управление по крену.
Отклонение же руля поворота и руля высоты — при помощи ручки управления.
Да, пришлось ему намучиться, когда пробовал взлететь на «моране»!
А там всё по-другому, так что сперва, дабы не гробануться, по аэродрому катался, одними рулёжками занимаясь. Ничего, привык.
Котов глянул вниз. Река большая! Должно быть, Дон.
Тогда Ростов — вон там. Близко совсем!
«Ньюпор», натужно ревя мотором, развернулся и полетел вдоль реки. Вскоре завиднелись предместья.
Где-то тут у белых аэродром… Да вот же он!
Словно буквочки «Т» выстроились в ряд — это «Ильюшки» стоят. «Муромцы».
А всякая мелочь пузатая, вроде «вуазенов» или «анатр», по ангарам заныкана.
Степан пошёл на посадку.
Поле приближалось, клонясь то в одну сторону, то в другую. Поднялось будто, ударило под колёса.
«Ньюпор» чуток подскочил, вызывая у Котова гримаску неудовольствия, и покатился.
Наперерез аэроплану уже бежали трое офицеров в лётной форме.
Неуклюжий в своей дохе, Степан перевалился за борт и чуть не упал в укатанный снег. Подобрался, сосредоточился.
В Москве он долго готовил себя к этой вот встрече с врагом, по-разному её рисуя. А тут…
Рассупонившись, Котов пошагал навстречу белякам.
Первым к нему приблизился молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах.
— Капитан Томин, — представился он, отдуваясь. — С кем имею честь?
Стёпа неловко козырнул и отрекомендовался:
— Подпоручик Котов. Сбежал от большевиков на их же аппарате.
Томин с чувством пожал ему руку, произнеся торжественно:
— Наш человек!
Ещё двое, подошедших за капитаном, дружелюбно улыбнулись Степану.
— Мои ангелочки! — представил их Томин. — Игорь Князев — артофицер. Матвей Левин — моторист.
Поручкавшись со всеми, Котов ощутил вдруг, что пролетарское чутьё подводит его — он не чувствовал врага.
С ним разговаривали белые офицеры, те самые дворянские сынки, что мордовали солдат, жрали рябчиков и шампанское, мечтая посадить обратно на шею народу царя, помещиков и капиталистов.
И где его классовая ненависть? Нету…
— На каких летал? — поинтересовался Князев.
— На «Муромцах» летал? — перебил его Левин.
— Ну летал, — ответил Котов, тут же браня себя за простонародное «ну».
— Всё, — громко сказал Томин, — забираю! Пошли, пошли!
— К-куда?
— В экипаж, поручик, в экипаж!
— Я подпоручик… — начал Степан и прикусил язык. Чё-ёрт… Офицеры же не употребляют все эти «под» и «штабс»!
Но пилоты ничего такого не заметили, а Томин и вовсе выразился:
— Ёп-перный театр! У нас помощника командира убило на той неделе, займёшь его место.
— Где? — глупо спросил Котов.
— Вот! — торжественно сказал капитан, вытягивая руку в сторону «Ильи Муромца».
Тяжёлый бомбардировщик стоял на лыжах, раскинув гигантские крылья, отягощенные моторами, а его скруглённый нос напоминал больше всего перед трамвая, только что ниже остекления кабины бронзовел выпуклый двуглавый орёл, а наверху значилось выведенное славянской вязью: «Александр Невский».
— Так это ж не «ильюшка»! — вырвалось у Степана.
Томин рассмеялся.
— Догадлив, однако! Новый бомбовоз, поручик! И побыстрее «Муромцев» — летит скорее вдвое, хоть и весит на полтораста пудов больше. Так-то!
— И вы мне доверяете? — осмелился спросить «подпоручик». — А вдруг я красный шпион?
