— Давно я здесь? — спросил Авинов, немного смущаясь положения «лежачего больного».
— Второй день, Виктор Павлович!
— Как — второй?! — Кирилла подбросило. — У меня ж задание!
— Ничего-ничего! Лев Давидович сказал, что задание подождёт. Вы так много всего наговорили… Товарищ Троцкий сначала принял ваше бормотание за бред, а потом срочно вызвал меня и приказал записывать за вами… А у дверей выставил часового.
Трудно передать, что в этот момент испытал Авинов.
Отчаяние, оцепенение, ужас, ярость, дичайшее раздражение на свою, такую несвоевременную, слабость.
— И много я… наговорил? — спросил Кирилл охрипшим голосом.
— О да! — воскликнула «антистарушенция». — Что-то про танки, про аэропланы, про какой-то пенициллин… Я записывать устала! И как вы запомнили столько всего, поражаюсь! Лев Давидович сказал, что это вы, будто под гипнозом, выговариваете разведданные. Сколько же вы всего разведали-и…
— А эти ваши записи, — спросил Авинов напряжённым голосом, — они у вас?
— Нет, — мотнула головой Володичева, — я их все сдаю товарищу Троцкому, под роспись, а он ещё и листы пересчитывает — там же всё пронумеровано и с печатью Реввоенсовета… И не отпускает меня никуда, тут и ночую. — Она добавила обиженно: — Не доверяет, что ли?
Кирилл зажмурился и сосчитал до десяти.
— Мария… э-э… Акимовна, а ко мне никто не приходил? — поинтересовался он, надеясь на чудо.
И оно произошло.
— Приходил! — тряхнула волосами Мария Акимовна. — Дядя ваш, Елизар Кузьмич. Он с утра здесь. Позвать?
— Позвать!
Володичева быстренько вернулась к двери и выглянула в коридор. Говор был почти не слышен Авинову.
Единственное, что он разобрал, это ломкий басок часового, пробубнившего: «Не положено!»
Но дежурная секретарша «самого Ленина» знала толк в людях, умея тех убеждать или уламывать. Особенно мужчин.
Вскоре дверь отворилась пошире, пропуская в палату Исаева с солдатским вещмешком. Следом зашла Володичева.
— Вот он где! — воскликнул Кузьмич. — А я думаю, куда это племяш пропал! Обыскался уж…
— Здравствуй, дядька Елизар!
Они неловко обнялись, и Кирилл прошептал:
— Вяжи её, только тихо!
Исаеву только скажи… На вид — старикан, а на деле-то ох живой какой.
Мигом скрутив Марию Акимовну, Кузьмич зажал ей рот.
Володичева лишь глаза выпучила, но Авинову было не до галантности.
Он прекрасно понимал, что всё, — это провал, но надо было сделать возможное и невозможное, лишь бы тайные знания не достались врагу.
Чувствуя лёгкую слабость, Кирилл помог ординарцу связать секретаршу и уложить её на кровать.
Обхватив рукою узкий подбородок Марии, он тихо сказал:
— Прошу прощения, но вы узнали много лишнего. Где моя одежда? Покажите глазами.
Секретарша скосила глаза на шкаф в углу.
— Если обещаете не кричать, я уберу руку.
Володичева часто закивала, не сводя с него перепуганных глаз, и Авинов отнял ладонь.
В тот же миг женщина дико завизжала.
Грохнула, распахиваясь, дверь. Гулко топоча сапогами, в палату вбежал часовой — молодой, конопатый и ушастый.
— Стой, стрелять буду! — сипло крикнул он, вскидывая винтовку.
Исаев опередил красноармейца на долю секунды, выхватив наган. Выстрел!
Часовой выгнулся и, уже в падении, нажал на курок.
Если бы Володичева лежала, красноармеец попал бы в подоконник, но «антистарушенция» приподнялась, пытаясь вскочить со связанными руками, — и пуля угодила ей в голову, обезображивая лицо.
Ругаясь по-чёрному, Кирилл бросился к шкафу.
Его вещи лежали здесь — и «красные революционные шаровары», которыми его недавно наградили, и сапоги, и гимнастёрка с орденом «Красное знамя».
[24]
Никогда прежде Авинов не одевался с такою быстротой, успевая между делом посвящать Кузьмича в суть дела:
— Я под гипнозом был… Много секретнейших сведений запомнил… А тут валялся без сознания… И выболтал всё, как в бреду был! Бегом!
Выхватив свой родимый парабеллум, Кирилл бросился к выходу, но в коридоре уже слышен был топот ног и крики.
Он метнулся к боковой двери, запертой на крючок, и с ходу вышиб её, попадая в пустую комнату, где хранились бинты, лекарства, а также забытая всеми церковная утварь.
Пройдя тем же манером — плечом в створку — в третье по счёту помещение, Авинов оказался то ли в кабинете настоятеля, то ли ещё где.
Мебель вокруг стояла закрытая белыми полотняными чехлами.
Отворив дверь уже обычным способом, Кирилл выскользнул в коридор.
— За мной!
Спустившись по лестнице на первый этаж, он выскользнул между толстых колонн на площадь и торопливо пересёк её, едва сдерживая желание не идти, а нестись. Исаев поспешал следом.
Попав в Сенатский дворец, Кирилл сразу направился к кабинету Предреввоенсовета, мимо которого проходил частенько, а вот порог его ни разу не переступал.
У входа на рабочее место наркомвоена стоял навытяжку красноармеец — кремлёвский курсант, очень гордый оказанным доверием.
— Я его отвлеку, — быстро проговорил Авинов, — а ты оглуши.
— Ужо ему…
Остановившись напротив охранника, Кирилл спросил негромко:
— Тут, что ли, сам Троцкий проживает?
— Тут! — важно признал курсант. И стал оседать, получив рукояткой нагана за ухо.
— Кажись, перестарался! — доложил Исаев.
Кирилл отмахнулся только — пустяки, мол, — и проник на жилплощадь наркома.
Сам Троцкий восседал за огромным столом, уставленным тяжёлыми бронзовыми чернильницами, кожаными бюварами и прочими причиндалами, радовавшими сердце истинного бюрократа.
— Товарищ курсант, я же просил не мешать! — раздражённо проговорил Лев Давидович, продолжая строчить, не поднимая кудлатой головы.
Лишь только когда ствол маузера ткнулся ему в лоб, наркомвоен замер.
— Что?.. — каркнул он. — Что такое?
— Гости к вам, Лев Давидович, — ласково сказал Авинов.
Исаев быстренько затащил в квартиру красноармейца, не подававшего признаков жизни, и аккуратно затворил дверь.
— Где записи? — холодно спросил Кирилл.
— Что с вами такое, Виктор Павлович? — испуганно проблеял Троцкий — и выхватил свой знаменитый маузер с рукоятью, в которую был вделан орден «Красное знамя».
