— Давай!
Они распрягли коней и сложили баксоны в кучу. Расчистили снег, наносили хворосту, запалили костёр. Уселись на сумы, протягивая ладони к огню.
— А деревья тогда другие были, — сказал Шурик. — И росли погуще.
— Что ты хочешь, девятый век — и тринадцатый. Есть же разница.
— Ну да… Слушай, Олег, мы тогда не договорили… Ты уже думал, как дальше жить-быть?
— Прикидывал, Понч. Может, всё-таки во Францию податься? Доспех есть, чем я не рыцарь? Только надо герб придумать и имечко покруче… Пойдёшь ко мне в оруженосцы?
— Пойду! — радостно согласился Александр. — Я ж ещё в Киеве пошёл! Угу…
— Во французской стороне тепло… — зажмурился Сухов. — Замок бы ещё выпросить у короля…
— Здорово… А знаешь, я верю, что у тебя это получится.
— Получится, Понч, получится… Всю жизнь, считай, наверх карабкаюсь. Опыт есть… — Тут мысли Олега приняли иное течение. — Перекусим, может? Что нам там дядя посадник выдал от щедрот своих?
— Угостишь, может, эльчи? — раздался вдруг знакомый голос.
Сухов мгновенно вскочил, оборачиваясь, уже с саблей в руке — не заметил, когда и выхватил.
Напротив него стояли двое — Бэрхэ-сэчен и Савенч, оба с саблями наголо.
— За Исайю! — взвизгнул брат Иоганн и кинулся на Олега.
И в тот же миг по снегу заиграли сиреневые отсветы.
— Опять?! — закричал Пончик, вскакивая и потрясая кулаками. — Да сколько ж можно?
Бэрхэ-сэчен растерялся сперва, не зная, как отнестись к неожиданному знамению, но тут же вдохновился, посчитав, что Бог на его стороне. Шагнул, замахнулся…
А Олег спокойненько уселся, равнодушно посматривая в небеса, где сворачивались и вновь расходились сполохи чистейшего сиреневого цвета. «Опять… — подумал он. — Как же мне всё это надоело… Сейчас туманец накатит…»
Голубой туман затмил лес и небо, разошёлся повсюду, гася движение и звук. Бэрхэ-сэчен замер в момент выпада, с выпученными глазами, весь вытянувшись в застывшем броске. И пала тьма.
Свет показался Сухову яркой вспышкой, полыхнувшей и справа, и слева. Обрушился шум, лишь позже обратившийся в легчайший шелест листьев и перепевы лесных пичуг. Свет тоже будто убавил яркость — перед Олегом предстало то же самое место, только в летнем убранстве. Зеленели деревья, голубело небо. Было тепло.
— Мы там… — сказал Пончик стеклянным голосом. — Мы вернулись, Олег!
— Глянь за теми кустами, — подсказал Сухов, с трудом поднимаясь с земли. Да нет, с какой земли — с баксона! Все его сумы лежали там, где он их оставил. А вот коней не было — ни сивки, ни бурки, ни савраски…
— Олег! — заорал Пончик. — Мы там! Тут «тойота» твоя!
Олег испытал громадное, ни с чем не сравнимое облегчение, немыслимое опустошение, обессиливающее, лишающее и радости, и расстройства.
— Прибыли, значит… — пробормотал он. — Добросило нас…
— Только не всех… — пробормотал грустно Александр.
— В том-то и дело. Хватай свой багаж, подкину.
— Надо же, — устало подивился Пончик, — не пропало ничего. Наверное, близко от нас находилось.
— Ага, как раз под нашими задницами.
Они перетаскали баксоны к машине и разделись, поснимав с себя панцири и шубы. Олег и порты скинул, натянув родимые синие джинсы, которые снял с себя двадцать лет назад, желая поучаствовать в фестивале ролевиков.
— Все разъехались, — сказал Пончик, оббегав все кусты. — Намусорили везде…
Сухов надел футболку и еле в ней уместился — плечи раздались в ширину.
— В ванную хочу! — грезил Шурик. — И чтоб шампунь! Помнишь, как он назывался?
— «Хэд энд шолдерс»?
— Ну, ты даёшь!
— Залезай. На тебя одёжки нет, так что гуляй пока в домотканом. А ключи-то есть?
— А ты меня до поликлиники подбрось, я там выйду. У меня в кабинете было во что переодеться. И ключ от квартиры!
— Ладно. Если мотор заведётся…
Мотор завёлся с полоборота. Заурчав, «тойота» выехала из ельничка и развернулась. Олег, глядя на рычажки и кнопки, не сразу мог сказать, где тут что, а руки помнили, безошибочно переключая передачу, отжимая сцепление, выворачивая руль.
Дорога завладела всем вниманием Сухова, и он радовался этому — не оставалось времени на переживания. А вот Пончик погрустнел, сидел, задумчив, смотрел за окно и не замечал пейзажей средней полосы.
Олег вёл «шайтан-арбу» осторожно, не разгоняясь. Навык-то имелся, но когда он в последний раз ездил? Вспомнить страшно. Он повёл головой, словно стряхивая с себя морок, паутину незримую. Не соединялись у него времена, ну никак. Умом он понимал, что он отсутствовал двадцать два года, а здесь, в 2007-м, вряд ли сутки-другие минули. Из прошлого он вернулся в прошлое… Нет, это не объять рассудком, не вместить так, чтобы на ум пошло. Он-то все эти годы жил, день за днём. Воевал, влюблялся, подвиги совершал, пакости учинял. И вот вернулся, наконец, в своё далёкое-далёкое прошлое, которое является далёким-далёким будущим… Нет, бесполезно себе объяснять, уговаривать здравый смысл. Это с пространством можно как угодно шутить — и вверх идти, горы покоряя, и вокруг света путешествовать, и на одном месте толочься. А время — это нечто иное, не четвёртое измерение («Эйнштейн, ты неправ!»), это вселенская потаённая громада, это незримый колосс, что приводит миры в движение, и слава богу, что «завод» не кончается в этом космическом будильнике…
И тут же с межгалактического громадья Олег уронил себя в серую плоскость буден. Ему представились проблемы с разницей между тем, каким он был, и каким стал. Похож ли он будет на своё фото в паспорте? А узнают ли его друзья? Соседи? Сослуживцы? Пустяки какие… С работы надо будет уйти — что ему там делать? Смешно даже опять превращаться в «офисный планктон», снова окунаться в скучную бумажную круговерть. Ему-то! Магистру Ромейской империи! Аколиту этерии! Багатуру и личному посланнику Бату-хана! Господи, голова кругом…
Друзья не узнают — это даже хорошо. Да и кто ему друг? Вот он, едет с ним вместе, сидит, печалится. Протоспафарий Александр. А прочие… Нет, он их ещё помнит, всех этих приятелей и приятельниц. Смутно, туманно, но помнит. Увидит когда — узнает. Но кто они ему теперь? Дрогнет ли у вас сердце, если удастся встретить того или ту, с кем рядом сидели на горшках в садике? Тут — то же самое. У него было много настоящих, верных друзей. Он не заводил их, они сами появлялись в его жизни. Валит, Олдама, Ошкуй, Крут Военежич, Воист, Алк, Слуда, Халид, Рада… Инегельд, Тудор, Халег, Турберн, Свен, Ивор, Игнатий, Ипато, Елена… Джарчи, Чимбай, Тайчар, Судуй, Хуту, Дана, Варвара… Это и есть его жизнь, была и остаётся. Триста ли годков минуло, семьсот или вся тысяча, неважно. Он сменил трое времён, а жизнь прожил одну. Ну, ещё не прожил…
