…Подставив разгорячённое лицо ветру, задувавшему в окно, Олег закрыл глаза, приводя себя в зыбкое равновесие. Со вздохом отерев лицо, он посмотрел с горы на Днепр, за реку, на восток, где занималась заря. Оттуда, из туманной дали Великой степи, прихлынут несметные полчища, рассеют русское воинство, разорят города и веси, закабалят на века.
— Да и чёрт с вами со всеми, — пробурчал Сухов и с треском захлопнул тяжёлые ставни.
Глава 8,
в которой опять власть меняется
Наступило лето. Навалилась жарень. Олег то и дело выходил к реке — потоптаться босыми ногами по горячему песочку, по хрустким ракушкам, бултыхнуться в воду, смывая с себя пыль, пот, тревоги. Но вот выберешься на берег — и снова тобой овладевают беспокойные мысли.
Никто: ни боярин, поставленный заведовать перевозом на Днепре, ни рыбак, удивший сига на Волхове, ни купец, одолевавший Волок Дамский,
[85] — никто не ведал, что ждёт их всех совсем скоро, поздней осенью, зимой и весной. Сухов знал — и что ему прикажешь делать со своим знанием?
А жизнь продолжалась, шла себе помаленьку — поскрипывало водяное колесо у Пасынчей беседы, глухо воркотали жернова, перемалывая зерно. Каждое утро начиналось с петушиных криков и пронзительных звуков свирели — это пастухи собирали коров со всей улицы и вели стадо за город, на пастбища.
Чёрные пашни подёрнулись зеленью всходов, подросли злаки, заколосились, зажелтели — приспело. Девки, подвернув понёвы
[86] «кульком», вышли в поле с серпами, колосок к колоску собирая в снопы.
А после и леса желтизной тронуло. Облетела листва, холодом потянуло, лужи стало ледком прихватывать. Задубела земля, ударили морозы. Повёл отсчёт дней ноябрь, приближая зиму.
Великий князь Ярослав Всеволодович нервничал всё сильнее, всё раздражённей становился, а однажды утром успокоился. Велел в поход собираться.
Тысяцкие да сотники роптали недовольно — и куда это князю нашему вдруг приспичило? Зима на дворе, а он нас с тёплых мест срывает! Один лишь воевода Олег Романыч понимал, что движет князем, но молчал. Как мог, утешил Олёну, вскочил на коня, да и повёл свой полк куда велено.
Князь отъезжал на любимом своём белом коне. Он был в кольчуге и в шлеме, с новгородской распашной шубой на плечах. Длинные рукава её болтались на ходу, хотя вшиты они были больше для красоты — шубу носили внакидку. Задумчив был Ярослав Всеволодович, рассеян и мрачен.
Киевляне высыпали на улицы, провожали князя хмурыми взглядами, воздыхали да плакали — не потому, что жаль им было расставаться с Ярославом Всеволодовичем. Просто понимали люди, что грядёт новая власть — всенепременно князь галицко-черниговский заявится. И опять им терпеть поношения да поборы, а всех разве накормишь? Известное дело: утробы княжьи — ненасытны.
— Только устроишься, и на тебе, — брюзжал Пончик, часто оборачиваясь, словно силясь запомнить городские пейзажи Киева.
— А что изменилось? — возразил Олег, оседлавший савраску. — Ты как был этим… лейб-медиком, так ты им и остался. Состоишь при особе великого князя. Чего тебе ещё?
— Да неохота мне переться чёрт-те куда! Опять есть из общего котла, спать, где положат, и не помыться, не побриться! Угу…
— Ты же в курсе, куда мы едем, — утишил голос Сухов.
— Да в курсе я… — буркнул Пончик. — Угу… До сих пор не могу поверить, что великий князь так под великим ханом прогнулся…
— Ярослав — подлый, хитрый, коварный, беспринципный тип, то бишь настоящий политик. Прогнулся… А что ему оставалось? Сам не прогнёшься, так тебя силком в три погибели скрючат!
— Ох, не знаю…
— Узнаем.
От войска Ярослава Всеволодовича осталось едва ли тыща народу — новики Олеговы, переяславцы да дружинники Акуша. Новгородцев князь тоже отправил по домам, не забыв наградить за службу. Правда, Акуш обещал призвать половцев своего дядьки, солтана Китанопы, но тех ещё уговорить надо было — степняки тоже не испытывали особой любви к перемене мест накануне зимы.
Воинство переправилось через Днепр и выступило в дальний поход.
Ярослав Всеволодович вёл своих людей не прямо на север, а склоняясь к востоку, так, чтобы пройти землями Черниговского княжества. Ведь ясно же, что Михаил обязательно займёт Киев! Так хоть нагадить напоследок государю галицко-черниговскому!
Уневеж, Всеволож, Блестовит, Хоробор, Болдыж, Кромы — всем досталось. Сам Чернигов войско обошло, а вот с городишек малых и окупы взимали, и брали всё, что нравилось, — отборное зерно на корм лошадям, «мясо, млеко, яйки».
— Это что… — вспоминал Акуш, жмурясь от приятных воспоминаний. — Вот лет шесть тому порезвились мы так порезвились — с размахом! Тогда Ярослав Всеволодович собрал полки со всех волостей своих, в набег пошёл на Михаила Всеволодовича. Серенск мы тогда пожгли, весь север Черниговщины опустошили! Да-а… Они тогда вместе с Даниилом Романовичем взялись князя черниговского извести. Да, союзниками были Ярослав наш с Данилой. У них же жёны — сёстры родные, обе — дочери Мстислава Удатного. То ещё бабьё… Змеищи! Паскудные — страсть!
— Вот и сбегают от них мужья, — усмехнулся Олег. — Отдыхают, воюя.
Акуш расхохотался, а Сухов с любопытством присматривался к этому половцу, что сумел узду накинуть на княжьих дворян. Летом окольничий не вредил ему никак, а по осени помирился даже. Особой приязни к бывшему вражине Олег не испытывал, дружбы с ним тоже не водил, но приятельствовал — чего зря-то беса тешить?
Ранним утром войско вышло к Оке, и Акуш напомнил князю о своём обещании призвать бойцов Китанопы. Ярослав Всеволодович кивнул и обратился к Олегу:
— Бери, Романыч, своих и дуй за Акушем. Сколько выделит Китанопа сотен, столько и приведёшь. Под твоей рукой будут, вот и поглядишь, чего товар стоит. Будем вас в Дебрянске ждать. Ступайте!
— Слушаю, княже, — поклонился Сухов.
Не мешкая, он окружил себя полусотней Олфоромея и припустил за окольничим — тот взял с собой Сатмаза да сотню половцев в полном боевом облачении. Сам Акуш щеголял в кожухе, в тёплых шароварах с лампасами и в бесформенной меховой шапке со свисавшими на спину лисьими хвостами.
— Я с тобой! — послышался заполошный крик Пончика, и «лейб-медик» догнал Олега, вызывая добродушные смешки ополченцев. — Что я один-то делать буду? Угу…
— А кому ж о здоровье княжьем печься?
— Да чего о нём печься? Здоровый же бычара, ни одна зараза его не берёт! Угу…
