Пока половец споро затягивал ремешки, собрался весь его десяток — крепкие парни в поперечно-полосатых куяках, расписанных зелёными, розовыми, красными, оранжевыми красками и украшенных вышивками. Нукеры никогда не мылись, но и не воняли особо, от них шёл запах дыма и мускуса. Изай крикнул им что-то непонятное, и те стали представляться по одному:
— Хасар! Джарчи! Судуй! Чимбай! Тайчар! Курух! Хуту! Итурген! Алтан! Джельмэ!
Олег вскочил на саврасого и громко отрекомендовался:
— Хельгу!
Трое или четверо из десятка дружелюбно оскалились, остальные хранили каменную непроницаемость. Сухов, правда, не шибко-то и расстроился — новичков нигде особо не жалуют. Ничего, стерпится-сдружится…
Показался сотник Эльхутур, за ним следом ехали барабанщик с двумя барабанами, трубач с рогом на перевязи и щитобоец с большим медным щитом-гонгом.
Придирчиво проверив, в порядке ли оружие у его подчинённых, Изай взлетел в седло и махнул рукой: за мной! Десяток потрусил следом за командиром. Олег завертел головой. Десяток? Сотни, тысячи, десятки тысяч стронулись с места! Женщины с пронзительными песнями разбирали юрты, сворачивали войлоки, сдвигали косые решётки и вьючили всё это на верблюдов, вместе с медными котлами, железными таганками и чувалами с пожитками. Одноколки-тэргэн скрипели нещадно громадными колёсами, несчётные табуны топтали степь, поднимая тучи пыли, смешанной с сухим снежком.
Вся орда порысила, покатилась, понеслась на север, следуя напрямки «аяном» — «волчьим ходом», ускоренной тропотой.
[95]
Время «Великого приказания» пробило, начиналась война.
Хмурым ноябрьским утром вышли тумены на берег реки Воронеж, обтекавшей край Чёрного леса. Никто не ждал, что ордынцы вообще способны не вольной степью скакать, а пробираться извилистыми лесными тропами. Но так и случилось — войско Бату-хана скрытно подошло к пределам княжества Рязанского. Правда, те же половцы считали всю южную половину княжества своими исконными владениями, ибо степь продолжалась в этих пределах, степь, хоть и с частыми рощами да чащами, сил не имевших скрепиться в непролазные дебри. И эта лесостепь тянулась до самой реки Прони, вот её-то куманы вполне справедливо считали границей владений рязанцев. Оттого и воевали с княжеством. Воевали часто, ещё чаще мирились — князья замуж брали дев-половчаночек, а воины-куманы частенько службу несли у разных Всеволодовичей да Романычей.
Однако подчиниться ханам из Орды им было куда как вольней — свои всё ж, как ни крути. Степная кровь. Хотя как раз воли Батый половцев лишил — в его воинстве только он один был волен, все же прочие были повязаны жесточайшей дисциплиной. А дабы лишний раз убедиться в верности призванных куманов, булгар, буртасов и оросов, Бату-хан прямо на берегу Воронежа потребовал от «новиков» принести ему клятву верности. Новобранцы не возражали, сочтя это делом обычным — и правом хана.
«Новики» выстроились на обширном лугу, сошли с коней и склонили головы. Олег находился тут же, оглядывая исподлобья тех, кто будет биться с ним в одном строю.
Сдержанным гулом поднялись голоса, повторявшие присягу:
— Передовым отрядом преследуя врагов… мы будем доставлять тебе… пригонять тебе прекрасных дев и жён… дворцы-палаты, холопов, прекрасноланитных жён и девиц… прекрасных статей меринов. При облавах на дикого зверя… будем выделять тебе половину, брюхо к брюху. Одиночного зверя тоже будем сдавать тебе брюхо к брюху сполна… сдавать, стянувши стегна.
— В дни сечи, если мы в чём нарушим твой устав… — выговаривал Олег, присоединяя свой голос к могучему хору, — отлучай нас от наших стойбищ, жён и женщин… чёрные холопские головы наши разбросай по земле, по полу. В мирные дни, если нарушим твой мир-покой… отлучай нас от наших холопов, от жён и детей… бросай нас в бесхозяйной, безбожной земле.
Бату-хан, восседавший на белом коне, дослушал клятву, а после поднял руку и возгласил своё слово.
— Когда пределы земель урусов будут очищены от смутьянов, — прокричал толмач перевод, — и всё, что уцелеет от меча, преклонит голову перед начертанием высшего повеления, все вы возвыситесь! Но помните крепко: если из вашего десятка в бою бежит один, или двое, или трое, или даже больше, то все десять будут умерщвлены! Точно так же, если один, или двое, или больше смело вступают в бой, а десять других не следуют, то их также умерщвляют! А если из десяти попадают в плен один или больше, другие же товарищи не освобождают их, то они также умерщвляются!
Хан опустил руку. Тишина опустилась на поле, и тогда вперёд вышел грузный, волочивший ногу Субэдэй-багатур, воспитатель-аталык Батыя, и выхватил нож, острый как бритва. Новобранцы уже знали, какую причёску носят в монгольском войске, и дружно скинули меховые колпаки и башлыки. И принялись друг друга оболванивать.
Здоровенный булгарин-великан, улыбаясь не по росту робко и просительно, обрил Олегу макушку наголо, спереди оставляя клок волос, состриженный до бровей, а два клока по бокам головы заплел, закрывая обзор по сторонам — чтобы воин даже думать не смел, что происходит сзади, а двигался только вперёд.
Бритьё всухую причиняло боль, но Олег всё же улыбнулся невольно, угадывая в стрижке сходство с «полубоксом» далёкого детства. Улыбка, впрочем, быстро пропала — причёска сама по себе была клятвой…
Кряхтя, он отряхнул с себя состриженный волос и сказал великану:
— Наклонись, а то я не дотянусь до твоей башки!
Булгарин слов не понял, но красноречивым жестам внял — и склонил свою голову…
А вскоре по степи разнеслось протяжное:
— Дэ-эр ха-аль! Хо-ош ха-аль!
…На правом берегу реки Воронеж, на мысу, стояла невеликая крепость Онуза, передовой форпост княжества Рязанского на границе леса и степи, пажитей и Дикого Поля. Не шибко высоко задирались бревенчатые башни, крытые тёсом. Стены, рубленные из дуба, почернели от дождей.
Три глубоких рва окружали Онузу, два ряда валов вставали на пути ворога. Поближе к крепости тулился посад — избушки вразброс. Редкий лес дымов поднимался к провисшему небу серыми косицами, расплетавшимися в сизое облако.
Первый снег уже выпадал — он лежал белыми заплатами на чёрной пашне, оттеняя недалёкий тёмный лес, подступавший к частоколу, ограждавшему посад.
Небо приспустилось серой пасмурой, будто грязная пена с хлябей горних протекла, да и застыла, подмёрзнув.
В чистом студёном воздухе звуки разносились далеко. Вот колко ударил топор, разваливая полено. Глухо замычала корова. Злобно взлаяла собака — и завизжала, получив хозяйского пинка.
Олег всматривался и вслушивался, стоя на левом берегу Воронежа, среди дубков и клёнов, облетевших, но проросших так часто, что скрывали и десяток Изая, и сотню, и тысячу, и весь тумен.
Река покрылась крепким льдом, лишь кое-где оставляя полыньи, но темник
[96] не спешил отдать приказ бить в барабан — рядом с тумен-у-нойоном Бурундаем стоял сам Субэдэй-багатур, неуклюжий и нескладный сын кузнеца Джарчиудая, блестящий полководец, ни разу не нарушивший Ясы, не потерпевший ни единого поражения. Но и победы оставили на Субэдэе свои отметины — раненая правая рука багатура всегда была согнута, глаз правый вытек, а длинный рубец тянулся через бровь и щёку.
