Сухова ситуация злила, просто из себя выводила. «Трус паршивый, — еле слышно шептал он, — покажись только!»
Саадак был приторочен к седлу, Олег тихонько достал лук, вынул стрелу не с острым, а с серпообразным наконечником — срезень. Таким, если попадёшь, всю кровь выпустит. Доспех срезнем не возьмёшь, но откуда у мерян кольчуги и брони? А мерянин ли лишил его коня?.. Неужто Бэрхэ-сэчен решил-таки свидетеля убрать? Не, это вряд ли…
Быстро темнело, но Сухов по-прежнему не двигался, всматриваясь в заросли на берегу. Ни одна веточка не шелохнулась, даже шапочка снега не упала с еловой лапы от неловкого движения — лесовики не делают неловких движений.
Мерянин возник вдруг, как будто ниоткуда. Не было никого — и вот он, проявился, гад. В доспехе из толстой кабаньей кожи, в меховых штанах, в бесформенной шапке кулем, бородатый и заросший, мерянин походил на лешего. Он шагал крадучись, высоко поднимая ноги со снегоступами и неслышно проминая наст. В руке он держал большой лук, обмотанный берестой.
Олег мягко улыбнулся, испытывая злую радость близящегося отмщения. Оттянув стрелу правой рукой, выпрямив лук левой, он резко изогнулся, показываясь над тёплым ещё гнедком, и выстрелил.
Реакция у мерянина была отменной — лесовик успел растянуть лук, но срезень, выпущенный Олегом, долетел быстрее, пронзая кабаний панцирь близко от сердца. Мерянская стрела ушла в снег. Охотник рухнул на колени и завалился на бок.
Выждав ещё немного, Сухов встал и направился к охотнику, обшаривая глазами лес. Вроде чисто.
Встав над мерянином, пускавшим кровавые пузыри, Олег холодно спросил его:
— Зачем ты убил моего коня?
— Я хотел тебя убить… — прохрипел охотник.
— Зачем? Что я тебе сделал?
— Панцирь красивый, блестит… И сумы полны…
— Воровать нехорошо, — сказал Сухов за мгновение до того, как сабля перечеркнула мерянину горло.
Не оглядываясь, он поспешил к воронку, снял с него седло и сбрую. Савраска так и стоял неподалёку, хрумкая скудной лесной травкой. Услыхав тихий свист Олега, скакун вскинул голову, продолжая перетирать траву зубами, и подбежал трусцой.
— Молодчина саврасая, — проворковал Сухов, седлая верного друга. — И что бы я без тебя делал?
Вскочив в седло, он поспешил отъехать, внимательно поглядывая по сторонам. Снег на реке был истоптан до льда, тысячи копыт раскрошили и сам лёд, растолкли осколки в пыль и перемешали её с навозом. Искать тут следы сбежавших сивки с буркой просто нереально.
— Нервные больно, — пробурчал Олег. — Да, савраска?
Конь мотнул головой, будто соглашаясь.
Глубокие следы, оставленные слева от дороги, привлекли внимание Сухова. Тут явно прошли две лошади.
Олег поворотил савраску в лес, читая то, что было написано на снегу. Вот лошади разошлись, но недалеко. Идут рядом, в двух шагах друг от друга. Это понятно — чембур удерживает их вместе. Ага! Вот между двумя цепочками следов куст, с которого стряхнули снег. Видать, поводом задели. Значит, точно сивка с буркой, больше некому.
Следы петляли, заводя всё дальше и дальше в лес. Неожиданно савраска заржал — и ему ответили.
— Вот вы где…
Пытаясь разойтись и выпутаться, сивка с буркой захлестнули чембур петлёй вокруг дерева и теперь стояли, печально глядя на Олега.
— Дурни, — ласково сказал Сухов. — Дурень сивый и дурень бурый.
Кони глубоко вздохнули, словно поддерживая это мнение.
Распутав чембур, Олег накрепко привязал его к седлу. К этому времени тьма сгустилась настолько, что отдельные стволы деревьев сливались, чернея на еле отсвечивавшем снегу. И куда теперь? Возвращаться к реке или искать ночлег в лесу? Чертыхнувшись, Сухов не стал садиться верхом, а пошёл впереди, потянув саврасого за собой.
Впереди вроде посветлело, сосняк поредел, открывая пологий холм, поросший молодыми ёлочками. Разглядеть эти подробности Олег не смог, но ладонью ощутил касание колючих верхушек.
С вершины холма ему привиделся слабый огонёк. Остановившись, Сухов напряг зрение.
Сперва он услышал — слабый далёкий скрип, словно дверь приоткрыли. И тут же глаза уловили красноватый отблеск. Сухов улыбнулся. Ага! Кажется, переночевать удастся в тепле!
Он осторожно пошагал вперёд, проваливаясь в снег по колено, а потом его нос уловил слабый запах дыма.
— Верным путём следуем, товарищи, — пробормотал Олег.
Савраска понятливо фыркнул.
Неожиданно ногам стало свободно — снег был расчищен, а впереди, шагах в десяти, громоздилась приземистая избушка. Да нет, изба, и не маленькая. Пятистенок, как минимум. А выстроен он был в интересной манере — нижний венец из мощных брёвен не в землю уходил, а покоился на череде могучих пней, поднимаясь, будто на сваях. Толстые корневища смотрелись, как пальцы когтистые — курьи ножки!
Разглядеть все эти архитектурные излишества Олегу помог факел, чадивший в держаке у двери. Примотав поводья к коновязи, Сухов вежливо постучался. Ему отперли, не спрашивая, кто пришёл.
Он ожидал увидеть согбенную Бабу-ягу с клюкой, а свет обрисовал молодую женщину с длинной чёрной косой, переброшенной на грудь. Кстати, весьма выдающуюся грудь — в обоих смыслах.
Олег хотел было поздороваться и попросить о ночлеге, но женщина сказала спокойным, обычным голосом:
— Проходи, Олег. Я уж и факел выставила, чтобы не заплутал.
— Кто ты? — спросил Сухов в изумлении.
— Крестили Варварою, зовут же Чарою. Проходи, а то всю избу выстудишь.
— У меня кони…
— Конюшня с той стороны. На-ка, возьми факел.
Растерянный, Олег взял трещащий факел и повёл лошадей «на ту сторону». Конюшня оказалась не маленькая, на шесть денников, но лишь один был занят — старой кобылой, безразлично встретившей новых постояльцев.
Сухов завёл коней, распряг их, тщательно протёр каждого пуком соломы, подсыпал сена, подлил в поилку воды из бочки.
Заперев двери конюшни на засов, он потушил факел и вошёл в дом.
Потолки тут были низковаты, но всё выглядело добротным и прочным. В сухом воздухе разливались запахи смолы и хвои, перебиваемые ароматами сушёных трав, пучки которых были развешаны по стенам.
В большой печке, сложенной из камней, гудело пламя, но топили её не по-чёрному — сходящийся кверху дымоход выводил чад наружу, не пачкая сажей потолков. На полицах, на тяжёлом, крепком столе, на широком подоконнике горели толстые восковые свечи, наполняя комнату тёплым, трепетным сиянием. В одном углу стоял гигантский сундук, окованный бронзовыми полосами, в другом находилась кровать — основательный лежак с кипою кошм, застеленный холщовой простынёю и одеялом из беличьих шкурок. «Большая подушка просто обязана быть набитой пухом лебяжьим», — подумал Сухов, оглядываясь в поисках хозяйки.
