— Знамо дело, не устоим! — поддержали его вразнобой.
— Вот и я то же самое говорю! — приободрился молодой. — А так хоть какая-то надёжа будет!
— Да чего там! — зашумела толпа. — На выход! Айда!
— Выходим! — закричал Всеволод и сорвал голос, «дал петуха».
Дружинники подхватили тюки с дарами и направились к воротам. Последним тащился старый воин. Он хмурился, морщился, плевался, но шёл со всеми. Видать, понял, что в детинце — полная безнадёга.
«Капец…» — мелькнуло у Пончика в голове.
Заскрипели отворяемые ворота, делегация во главе с княжичами двинулась вон — и тут же, сметая дружинников, в Печерний город ворвались монголы. Они валили и валили, ржущие и визжащие кони врывались в детинец, кружа и заносясь, словно не ворота открылись, а плотину прорвало. «Капец!»
Со стен Печернего города открыли стрельбу из луков ополченцы, но их смели оттуда, как мусор, как паутину с потолка.
Ордынцы заполнили детинец, бросаясь к брошенному терему, к битком набитым соборам, к опустевшим гридницам.
Пончик прятался за витыми деревянными колоннами, поддерживавшими галерею-гульбище. Сюда же подъехал молодой, безусый нукер в одной шубе, покинул седло, стал привязывать коня к столбу скользящим узлом…
Позже Александр неоднократно возвращался к этому страшному моменту, прокручивал его в памяти и так и этак, но тогда никакие размышления, никакие соображения не затрагивали его ум. Сработали инстинкты — Пончик рванулся и неумело ударил мечом. Ударил со всей силы, целясь нукеру в спину. Тот успел извернуться, и клинок вошёл в печень. Содрогаясь от ужаса и отвращения, Александр провернул меч и выдернул его из страшной раны. Убитый человек рухнул к его ногам.
Сдерживая тошноту, шепча молитвы, Пончик торопливо поднял малахай, упавший с головы нукера, напялил себе на голову и, так вот замаскировавшись, полез в седло, вырывая из рук мертвеца поводья.
Хлеща плетью недовольного коня, Александр направил его к воротам. Сотни раскосых глаз видели Пончика, но не обратили на него внимания. Или приняли за своего, или не стали разбираться, кто есть кто, торопясь за добычей. Ему что-то кричали, Шурик не отзывался, не оборачивал своё явно не степняцкое лицо.
Длинногривый конь мчал его по улицам Среднего города, мчал, изредка взбрыкивая. Со зла Пончик ударил вредную скотину промеж ушей, и мохноногий угомонился, послушно понёс седока к Торговым воротам.
И в Среднем, и в Новом городе было полно монголо-татар,
[138] но они так увлеклись грабежами, так были распалены, что не приглядывались к странному всаднику. Ордынцы резали всех подряд — «от юного до старца и сущего младенца», некогда им было отвлекаться…
Александру удалось без помех покинуть Владимир через Золотые ворота, чьи белокаменные стены были закопчены гарью. Не разбирая дороги, Пончик понёсся к ближайшему лесу. Деревья приняли его, скрыли, даруя робкое ощущение безопасности и убережения.
Продираясь через заросли, он заехал в такую глушь, что решил было остановиться и сложить шалашик, но тут деревья расступились, и Шурик выбрался к обители, не замеченной монголо-татарами. Это был Вознесенский монастырь.
Храбро подъехав к запертым воротам, Пончик постучался. Сверху, в узкую высокую бойницу высунулся дюжий монах и басом осведомился:
— Чего надоть?
— Приютили бы денька на два, что ли! Из Владимира я, татары там, а у вас тут тихо пока…
Монах посопел, с сомнением оглядывая Александра, поскрёб щетину на подбородке и пробурчал, скрываясь:
— Игумена спрошу…
Долго томиться в ожидании Пончику не пришлось. Дверь монастыря, обитая полосным железом, отворилась, и на пороге возник маленький, сухонький старичок в чёрной рясе. Косицы седых волос прикрывал куколь. Это был игумен.
— Чай, из воинов? — проскрипел старичок. — Бежал поди?
— Какой из меня воин, — махнул рукой Александр. — Лекарь я. Из Рязани в Коломну бежал, из-под Коломны сюда. И везде погром, и всюду трупами смердит… Угу…
Старичок покивал.
— Да-а… — вздохнул он. — Беда великая пришла на землю нашу. За грехи княжьи весь люд ответ держит… А вот у нас брат Осип занедужил, не глянешь ли?
— Отчего ж не глянуть? — бодро отвечал Пончик. — Глянем.
— Проходи тогда, мил-человек, спаси душу праведную…
Поклонившись, Александр прошёл в обитель, ведя за собою коня. Во дворе снег был убран, а посередине стояла часовенка. Пончик мигом содрал с себя малахай и перекрестился.
Знакомый уже монах-верзила, назвавшийся братом Вахрамеем, провёл его к хворому Осипу. Хворый дышал хрипло, заводя под сводчатый потолок печальные, как у коровы, глаза.
Пончик потрогал ему лоб — не горяч, но температура есть.
— Открой рот, — потребовал он у Осипа. Тот очень удивился, но исполнил приказ. — Скажи: «А-а!»
— А-а…
— Та-ак… Горло болит?
— Есть маленько.
— Угу… Вахрамей, редьку не сыщешь ли?
— Сыщем, чего ж.
— Как найдёшь, потри её в кашицу. Хватит и одной, если с мой кулак размером. Натрёшь — сюда тащи. Понял?
— А то!
В дверях скрючился игумен.
— Ну, как? — проскрипел он.
— Жить будет, — буркнул Пончик. — Найдётся у вас мёд?
— Знамо дело, держим борти. Есть и дикий лесной. Принесть?
— Несите!
И пошло оказание медпомощи — тряпицу на хилую грудь Осипа возложив, Шурик сверху щедро намазал тёртой редьки, покрыл другой тряпицей, одеяло натянул. Скормил хворому полмиски пахучего мёду, на горло горячий компресс наложил и стал ждать улучшения.
Он сидел на лавке, откинувшись к стене, и очень постепенно, по капельке, выдавливал из себя недавний страх, успокаивался, привыкал к видимости мирной жизни. Признаться, Шурик не верил, что тишина и покой обители — это надолго. Картины пережитого стояли перед глазами, и он мучился томительным ожиданием развязки, ждал криков и ударов в дверь, штурма, пожара, смерти кротких монахов и своей собственной гибели. Но тихо было в монастыре. Прикрытый лесом, он схоронился и не давал о себе знать, будто и не было его. И звонница низка, за соснами не заметят…
Монахов в обители проживало немного, половина из них находилась в преклонном возрасте. Они молились Богу, держали хозяйство, в смирении и кротости проживали дни свои вдали от суетного мира.
Коня, украденного Пончиком у монголов, покормили сеном, а самого «конокрада» угостили наваристыми щами да сытной кашей с мясными обрезками. Вина в монастыре не держали, зато горячий сбитень готовили на славу.
