Юрьев-Польский представлял собой совершенно круглую в плане крепость, занимавшую мыс между речкой Колокшей и её притоком Гзой. Таким образом, речная вода обороняла город с востока, юга и запада. Трое ворот вело в Юрьев-Польский, а дороги к тем вратам обступали посады. Городишко выглядел чистеньким и приятным. Над стенами возвышались купола новенького Георгиевского собора, неподалёку поднимались колоколенки Михайло-Архангельского монастыря.
— Гляди-ко, — кивнул Вахрамей, — народ, что мураши, бегает, когда в муравейник веткой ткнёшь. Видать, прижали их татары! Вытребовали, что хотели, а этих теперича жаба душит!
— Похоже на то, — кивнул Пончик.
Проехав по слободе, они наткнулись на величественного старикана с седого бородой, спадавшей на широкую грудь, — надо полагать, богатырём уродился дедок.
— Старче, — обратился к нему Александр, — давно ли монголы прошли?
Дед насупил густые белые брови, пошевелил ими и ответил, складывая руки на клюке:
— Вчерась были. Много сена позамали, да жита, да овса… И себя тож не обидели — отхватили мясца с хлебцем, да под винцо…
— Не обижали?
— Дык, кто обиду не спустил, тех похоронят скоро. Мало таких сыскалось, перевёлся народишко. Вот в наше время…
— А куда они потом двинулись? — перебил старика Пончик.
— Мунгалы-то? А кто куда…
Из долгих расспросов дедка нарисовалась общая картина: отсюда, от Юрьева-Польского, монголы двинулись облавой по всему краю, разыскивая беглого великого князя Юрия Всеволодовича, рать собиравшего. Один тумен ушёл к северо-востоку, к Костроме и Галичу, основные силы устремились на запад, к Волоку Ламскому и Твери — и «Батыга», и «Себедян-богатырь», и «У рдю», и «Куюк», и «Меньгу», а тумен «Бурондая», усиленный булгарской конницей и пешцами из Нижнего Новгорода,
[141] направился на север, к Переяславлю, к Ростову, к Угличу.
— Ищут князюшку, — пробурчал Вахрамей. — Найдут — не сносить ему головы… Двинем и мы туда же, что ли? К Переяславлю?
— Двинули, — кивнул Пончик, жестоко страдая. Прав был Олег — нету единства на Руси! И долго ещё не будет. Да и сама Русь — где она? Жили-были нижегородцы, служили Всеволодовичу. Пришёл Джучиевич — служат ему… Зато живы. А ежели лишний раз и прогнутся в поклоне, так от этого ещё никто не помер. Наоборот, гибкость появляется, здоровью на пользу…
До Переяславля-Залесского Пончик с Вахрамеем добирались лесными тропами, пока не вышли на Берендеево болото, из коего вытекал Трубеж, впадающий в Плещеево озеро. Здесь-то и вышла у Шурика встреча со старым знакомцем.
Вахрамей, ехавший позади, вдруг насторожился. Прислушался. Александр, почувствовав тревогу, тоже уши навострил — и услышал не слишком далёкий шум голосов, конского топота, лязганья всякого. Неужто монголы так близко?! Да нет, не может того быть — Бурундай должен впереди них находиться!
— Нешто наши следуют? — подивился монах.
— Откуда?
— Знать бы… Да точно тебе говорю — наши!
Вскоре из густого бора показались конники в кольчугах, в шлемах с остриями, с миндалевидными щитами. Богатыря на гнедом коне Пончик узнал сразу.
— Кто такие? — прогудел богатырь.
— Не признал, Евпатий? — крикнул Александр, улыбаясь радостно. — Пр-рывет! Я это, «мунгал»! Помнишь?
— А-а… — Борода Коловрата разошлась усмешкой. — И ты тут. А это кто с тобой?
— Брат Вахрамей, — церемонно представился монах. — Вознесенской обители игуменом Мокием благословен на подвиги ратные.
— Да-а… — ухмыльнулся Евпатий Львович. — Такой братишка татаровьё, как дрова, порубит!
— А то!
Выезжавшие из леса воины всё теснее обступали смешную парочку, «мунгала» и «мниха». Иные улыбались, а кто-то и рожу кривил.
— А вы-то куда путь держите? — осведомился Пончик.
Улыбавшееся дотоле лицо Евпатия исказилось гримасой лютой злобы.
— Татарву догоняем, — процедил он, — а как нагоним — кровь пустим! Видал ли, что они с Рязанью сделали? А с Владимиром?
— Был там. Возьмёте нас с собою?
— А чего ж? — Добродушная улыбка снова вернулась к Евпатию.
Боярин чмокнул коню, и тот послушно тронулся по снегу, сам выбирая путь в лесу. Пончик пристроился рядом.
— Что ж теперь будет? — тихо спросил он.
— С кем? — спокойно спросил Коловрат. — С нами? Сгинем, вот и вся недолга…
— Я имел в виду — с землями вашими… нашими.
— А что с ними станется? — усмехнулся Евпатий. — Найдётся хозяин… Уже нашёлся! Али ты не слыхал о Ярославе Всеволодовиче?
— Говаривали, в Киеве он, — осторожно сказал Шурик, не выдавая своей осведомлённости, — вроде как княжить там собирался…
— Собирался, да не собрался. Здесь он, то ли к Твери ближе, то ли к Переяславлю своему. Да не в том дело-то. Ярлык получил Ярослав Всеволодович! Ярлык на княжение, из рук самого Батыги! Он теперича великий князь владимирский! Так-то вот. Согласился и десятину в Орду платить, и сына своего Константина туда отдаёт в залог собственного смирения да послушания. Во как!
— Быстро скумекал князюшка, — прогудел Вахрамей.
— Всегда таким был, — процедил Коловрат. — И что ему мунгалы? Такой нигде не пропадёт — говно в воде не тонет!
Пончик промолчал — с таким трудом выпестованный символ веры — в мудрых и храбрых князей, в удалых витязей, изнывавших от горячей любви к родине, — расплывался, как гнилой корнеплод. Где она, мудрость и храбрость княжеская? Один всё развалил и бегает теперь, судорожно собирая разваленное, а другой спешит выслужиться перед новой властью и править городом, где тысячи мертвяков, сложенных штабелями, дожидаются тёплых дней, когда заступ возьмёт промёрзшую землю и можно будет вырыть братские могилы…
С другой стороны, не все же витязи подчинились Батыю. Вон, Коловрат торопится как, жаждет догнать татар и отомстить. Всё припомнив — и Рязань, и Коломну, и Владимир.
— И много у тебя оружных? — поинтересовался Пончик.
— Тысяча наберётся, — улыбнулся Евпатий, — а с тобой ещё больше.
— Не дал тебе полков Михаил Черниговский?
— Не дал… — вздохнул Коловрат. — Говорит, самому нужны. Три сотни со мной послал, все они здесь. Остальные по дороге прибились. Тут и рязанцы, и коломенцы…
— Скажи честно, ты надеешься победить?
— Нет, — жёстко ответил боярин. — Горит у меня всё внутрях, палит нестерпимо! И пока я этот адов огонь в себе не затушу, не будет мне успокоения. А тушат его кровью поганой, татарской кровью…
— Смертью смерть поправ… — пробормотал Александр.
