Тут же и булгары проезжали, с прошлого года — вассалы Белой Орды. И мордва, и башкиры, и буртасы — всех призвал хан Батый. Можно сказать, что Бурундай вёл «большой тумен».
А население Переяславля-Залесского не знало, бедное, что же ему делать — то ли прятаться, то ли встречать незваных гостей, которые, известно, кого хуже. Вот и топтались на улицах в растерянности, скрывая гнев и смущение, жались к стенам, озирались загнанно.
А нукеры вели себя непринуждённо, как дома, — гоготали, шутили, скалились. Да и чего им стесняться было? Вздумай горожане войско созвать — соберут полк втрое меньше тумена. И что с тем полком станется? Да размечет его тумен, рассеет, в снег вроет. И возгорится Переяславль…
Первыми опомнились священники — радостно, звонко ударили колокола. Архиерей в полном облачении покинул Спасский собор, и давай кадилом махать, спокойный, торжественный, величественный даже, а служки выпевали дрожащими голосами здравицы, привечая монголов.
Городские бояре вышли одетые в шубейки попроще, чтобы зря не мозолить глаза богатством, выстроились в ряд, поклонились Бурундаю и иже с ним.
Олег осматривался с интересом, примечая взгляды и выражения лиц, но сохраняя невозмутимость.
Жители словно на ходу ориентировались, решали, как держать себя, что говорить, о чём умалчивать. Нукеры дисциплину блюли: сказано — не трогать город, и не будут. Не все, правда, боялись наказания, находились лихие ребятки, кому и Яса не указ. Они разбредались по городу, подальше с глаз командирских, и потихоньку грабили местных — отбирали монету и ожерелья, перстни, серьги, гривны шейные — всё, что можно было легко спрятать. Переяславцы гневались изрядно, но тайком, кулаками потрясали, но так, чтоб их видно не было, ругали и хана, и князя, но дома, при своих, без свидетелей. Да и что им было делать? Бурундаю жаловаться? А он поймёт? А поверит кому? Не-ет, качали головой потерпевшие, ну их к лешему! А то как бы чего не вышло…
Монголы, не чинясь, пошли по дворам — брать корм для лошадей. Горожане за голову хватались — разве ж на всех напасёшься? Придёт этот… эта… вонючка плоскорылая, распахнет лапы загребущие, и охапки сена как не бывало. И таких вонючек, считай, пятнадцать тыщ! И каждому дай! А нету сена — зерном возьмут, зачерпнут так, что сердце обрывается…
К вечеру Переяславль выглядел странно, как некая помесь русского града с половецким Шаруканем — повсюду, на улицах и перекрёстках, на площадях перед храмами вставали юрты и шатры, разжигались костры. Татарва устраивалась на ночлег. И уже не коней кормить пришла пора, а людей.
Что тут станешь делать? В отсутствие князя боярам его думать пришлось, соображать, да побыстрее, а то прогневаешь этих «копчёных», они и забудут про то, что обещали, да как пойдут по улицам куролесить да озорничать — злая тогда выдастся ночка! Ох, и злая. Уж лучше перетерпеть, поступиться частью малой, нежели потерять всё и навсегда.
Закряхтели бояре, с купечеством скинулись, решили угостить гостей дорогих по обычаю, досыта и допьяна. Бурундай не огорчил их отказом…
И пошло-поехало. Загорелись костры, растопились печи. Выпивку ставили бочками, закуску — столами накрытыми.
Джарчи, смеясь, подхватывал хлебы и мясо, не слезая с седла — остриём сабли. Тайчар и Хуту прибрали с собой весь стол, яствами уставленный, и подтащили к костру. Там и устроились — греться и насыщаться.
Изай Селукович позаботился о своём десятке, прикатил бочоночек вина херсонского да колбас приволок груду целую, нацепляв кольца на копьё.
— Постоим до утра, — оживлённо сказал арбан. — Советую найти какую-нибудь вдовушку, Хельгу, и устроиться к ней под бочок, хе-хе…
— Так я и сделаю, — улыбнулся Олег.
Монголы, как он заметил, не разбредались особо, держались вместе, не решаясь пойти заночевать в избах. Мало ли… Зарубят ещё хозяева и в погребе зароют. Оросы, как медведи, — с виду добродушны, а как выведешь из себя, мигом заломают…
Что интересно, нижегородцы, ханом призванные, тоже не спешили расходиться. Судя по их лицам, срам и позор не мучили их — какая разница, кому служить? Лишь бы добыча не проходила мимо. Но, видимо, опаска жила в пешцах. Мало ли… Уж они-то знали своих соплеменников куда лучше «мунгалов» и доверия к «своим» не питали нисколько.
— Садись, Хельгу, — пригласил его Изай, — отведай винца! Долгий путь проделало оно с тёплых южных берегов до сих суровых краёв, а солнце в себе сохранило. Пей, согреет!
Олег подумал-подумал и присел на расстеленную кошму, подставил свой аяк. Вино было красным и душистым, кисло-сладким и тёрпким. Пилось легко, но крепость имело. Сердце, и впрямь, будто жар солнечный по венам прокачивало, грея нутро и туманя мозг.
— А что, — невнятно спросил Судуй, отгрызая мясо, — если ханы и князья вместе править станут? Если лес и степь едины будут?
— Не будут, — затряс головой Джарчи.
— Чего это — не будут? — воспротивился Судуй. — Мы на конях, и они на конях. Мы мясо едим, и они не прочь. В чём разница? Говорим иначе? Хо! Хорошо ли ты понимал тангутов? А теперь они по-нашему балаболят лучше, чем мы с тобой!
— И вера не помешает, — добавил Хуту, — в Орде много крещёных.
— Вот-вот!
Джарчи вытер жирные губы рукой и обтёр её об шубу.
— Ничего-то вы не понимаете, — важно сказал он и передразнил Судуя: — «Вместе!» Кто ж власть делит? Каждому ведь хочется всю её себе забрать, без остатка. Добычу и то делят не поровну, а тут — власть!
— Всё-то вы верно говорите, — вступил Изай, — а главного не смыслите. Разные мы. Вот я всю жизнь прожил с оросами, а всё одно в степь ушёл! Почему? Да потому что оросы — народ оседлый, они в городах живут и в деревнях. Где родились, там и женятся, там и хоронят их. А нас, попробуй-ка, привяжи! Кочевой мы народ, степняки, не держимся на одном месте. Всё по степи ходим, простор любим.
— Мы как перекати-поле, — вставил Судуй.
— Ой-е, не так говоришь. Перекати-поле катится туда, куда ветер дует, а нами ветер не правит, мы своим умом живём — гоним скот в нужную нам сторону.
— А я бы не смог в избе жить, — сказал Джарчи. — Как это — в четырёх стенах запереться?! Что там увидишь?
— А что ты увидишь в степи? — не сдавался Судуй. — Степь? Откочуешь к другому морю, а и там та же трава! Орос видит всю жизнь деревья, ты от рождения до смерти видишь траву. А разве плохо жить между лесом и степью? Весной в степи хорошо, привольно, а когда лето кончается, пыль одна кругом и сухая трава. Самое время в лес уходить! В лесу и буран не страшен — ветер запутается в деревьях…
— Ночевал я в избах, — вступил в разговор Тайчар, — тепло в них, и стоят крепко, никакой ветер не завалит. Сгореть, правда, может, так ведь и юрту поджечь недолго. Мне другое не по нраву. Я вот лежал в избе на лавке и думал: вот построил я дом. Живу в нём день, живу год. И так всю жизнь? Годами выходить на крыльцо и смотреть на одно и то же? Нет, это не по мне… А юрта — что? Поставил — и живи. Надоело — снял и сволок на новое место. Там поставил…
