— Ужас… — пробормотал Пончик.
Гийом весело рассмеялся.
— Вы бледнеете от ужаса там, — сказал он, — где впору краснеть от стыда! За себя, за народ свой и правителей его! Отрешитесь от земного, Александр, и тогда вам станет доступна высшая правда. А пока готовьтесь — великий баскак желает проследовать в Юрьев-Польский.
— Всегда готов, — буркнул Шурик. — Угу…
В Юрьеве-Польском тоже хватило шуму да суматохи. Жители не слишком-то и пострадали от набега, наверное, именно поэтому и выказали всю свою строптивость. Страсти вскипели до того, что разъярённая толпа накинулась на баскаков. Однако Амирхан умел набирать бойцов в свои охранные отряды — рекруты выступили на защиту великого баскака и его подручных. Человек десять зарубили или прободали копьями, а прочие живо присмирели. И склонили голову, гадая, кто же ими правит — великий князь или великий баскак?
Ярослав Всеволодович тоже зря не сидел — укреплял власть на местах. Святослава он в Суздале пристроил, Всеволод в Ярославль вернулся. А тут как раз епископ Кирилл, проезжая из Белоозера по Сити, привёз в Ростов тело убиенного Юрия Всеволодовича и положил его в Успенском соборе.
[157] И вот израненный князь Владимир Константинович собрался с духом и силами, чтобы вернуться в Белоозеро.
Ростов, правда, остался под властью Бориса и Глеба Васильковичей, малолетних сыновей казнённого князя, от имени которых правила мать их, княгиня Мария Михайловна, но великий князь тому не противился — племяннички всё ж, не чужие люди.
Спокоен был Ярослав Всеволодович за княжество, доставшееся ему от щедрот Бату-хана, но одна забота всё же глодала его сердце — тревожился великий князь за сынка своего, Олександра, посаженного в Господине Великом Новгороде. И послов монгольских принимал Олександр Ярославин, и поучениям отеческим внимал, однако лет князю новгородскому всего шестнадцать исполнилось. Не взыграет ли юная кровь? Не затмит ли она здравый рассудок? Не возгорится ли сердце князево гневом? Не отринет ли Олександр советов мудрых, не разорвёт ли союза с Ордой? Как тут спокойным быть?
И не вытерпел Ярослав Всеволодович, вызвал к себе другого Олександра, по прозвищу Мунгал, и передал ему письмо, сыну отписанное.
— Сослужи службу как князю и как отцу, сердце которого изболелось, — сказал он прочувствованно. — Вот письмо, доставь его в Новгород Великий и передай лично в руки сыну моему, князю Олександру. Коней дам тебе добрых, можешь товарища взять с собою, а вот это прихвати непременно. — Ярослав протянул Пончику золотую пайцзу с изображением парящего кречета. — Поезжай немедля, держись Серегерского пути — через Тверь езжай, через Торжок. Понял?
— Так точно! — молодцевато ответил Александр, заметил лёгкое недоумение на лице великого князя и тут же поправился: — Всё исполню в точности! Угу…
— Ступай с Богом…
Вечером того же дня Шурик и Вахрамей покинули Владимир. На Пончике была роскошная шуба, жаль, обтянутая тяжёлой кольчугой. Но Александр терпел такую тяжесть — вес внушал ему мысли о безопасности. Попробуй, продырявь такую-то броню! Вахрамей, при его-то габаритах, и вовсе богатырём выглядел — как глянет, как брови насупит… Поневоле коленки дрогнут!
Службу Александр исполнял справно, мчался, останавливаясь для того лишь, чтобы перекинуть седла с уставших коней на свежих. И снова в путь.
Миновав сожжённую Тверь, Пончик и Вахрамей направились к Торжку.
Глава 23,
в которой Олег спасает красавицу от чудовища
Всё началось с того, что Сухов набрёл на прямую тропу. По пути с Сити он вышел в пределы Бежецкой пятины, одной пятой коренных земель новгородских, и был настороже — ждать ли ему, что Бэрхэ-сэчен в погоню бросится? Неясно, впрочем, что с того? Одинокий посланник Бурундая подвержен всем опасностям и превратностям лесной дороги, вернее, бездорожья.
И вдруг, после стремительных бросков по замёрзшим речкам, после долгих плутаний в дебрях, Олег выбрался на тропу, более-менее прямую, ведущую на юг.
Сторожко приглядываясь, он направился по открывшейся дорожке. Тишина в лесу стояла полная — зверьё попряталось, птицы ещё не вернулись из полуденных стран. Даже ветра не было, лишь изредка шумок проходил по верхам, и всё стихало.
Кони бодро хрупали по снегу, всадник качался в седле, прикидывая, сколько ему ещё качаться и трястись. Тропа помаленьку стала отходить западней, но Олег не сошёл с неё — направление, в общем, выдерживалось, и ладно, а уж с какой стороны он прибудет к Торжку, неважно.
— Ничего, чучело саврасое, — похлопал Сухов коня по холке, — доберёмся.
Савраска весело фыркнул, видимо выражая согласие. И тут тропу пересекла другая, поуже. Ясно читались следы копыт, отпечатавшиеся на свежем снегу, — неведомый всадник, выехал на тропу пошире и потрусил по ней, далеко обгоняя Олега.
Прикинув, стоит ли продолжать путь в избранном направлении, Сухов решил, что стоит.
Тропа между тем вела в самые дебри, где могучие деревья и не менее могучий подлесок, болота и бурелом не пропустят ни конного, ни пешего.
Выехав к болоту, Олег почесал в затылке. Тут тропа кончалась, но чёткие следы проехавшей лошади вели вперёд ломкой кривой. Видать, всадник знал, куда путь держать. И Сухов отправился по следам, в точности повторяя все повороты. То и дело по сторонам открывались чёрные проталины, над которыми вился парок, — трясина ждала неловкую жертву.
— А фиг вам, — сказал Олег, продолжая двигаться след в след.
А топи жили своей мрачной земноводной жизнью. Иногда до слуха Сухова доносилось сиплое бульканье, и нос вскорости улавливал тошнотворный запах гниения.
Проехав всё болото, Олег с облегчением углубился в лес. Тропы было не видать, но цепочка следов, оставленных копытами, уводила в чащу.
Первый звоночек прозвучал, когда отпечатки вывели Сухова на полянку, посреди которой росло старое дерево, сломленное молнией до половины. Чей-то умелый топор обтесал ствол, придавая ему облик старика с бородой — глаза выпучены, рот раскрыт в злобном окрике и вымазан свежей кровью. Идол.
— Ага… — сказал Олег, соображая. Деревянный кумир был сработан не так уж и давно, древесина едва успела посереть. Значит, что? Значит, не перевелись ещё язычники на земле русской.
Идол будто отмечал появление тропы — узкая дорожка запетляла между соснами, увлекая за собой. И Сухов последовал приглашению.
Вскоре по левую руку от него открылась обширная поляна, вся всхолмленная невысокими, оплывшими курганчиками, чьи подножия были аккуратно обложены камнями. Кладбище.
Ещё проехав немного, с полверсты, Олег попал на полянку поменьше. И тут же понял, что попал он в обоих смыслах — из-за деревьев неспешно вышли молодые, крепкие парни в кожаных доспехах, вооружённые старинными мечами времён Каролингов.
[158]
