Новгород возник лет на пятьдесят позже, поэтому городчане посматривали на новогородцев свысока, как на братьев своих меньших.
— Ходу, ходу! — закричал Александр Ярославич.
Дружина прибавила скорости, и вот уж могучая проездная башня загудела от топота копыт.
На территории Городища князь заметно расслабился — здесь он хозяин, и посадник ему был не указ.
Выбежавшие отроки — молодшие воины — подхватили под уздцы коней и повели их расседлывать, чистить и кормить. Сухов с Пончевым только баксоны сняли — Александр перекинул через плечо две сумы, а Олег — все восемь.
— Тяжело? — спросил Пончик.
— Своя ноша не тянет, — прокряхтел Сухов.
Княжеский тиун, ведавший всем хозяйством, сопроводил обоих посланников в отведенные им покои — стены из прочно пригнанных плах, двери со скруглённой притолокой, порожцы высокие. Окна глубоко утоплены под тройным резным карнизом, узорная кровля бросала затейливую тень.
— Нам бы в баньку, — просительно сказал Шурик.
— Истопим! — пообещал тиун. — Воды уже нанесли, печь растоплена. Подождать надоть.
— Надоть так надоть, — согласился Олег.
Как только тиун удалился, Пончик тут же рухнул на лежак, застеленный овчиной, и простонал:
— Господи, как же я устал!
— Не расслабляйся особо, — предупредил его Сухов, — князь наверняка призовёт нас на вечерю.
— На службу?! — ужаснулся Шурик.
— На ужин!
— А-а… Ну, это я ещё переживу…
Так и случилось. После бани Олег переоделся в чистое, а тут и отрок пожаловал — трапезничать звать.
— Явимся всенепременно, — пообещал Сухов и перебрал всё свое добро, выискивая одёжу побогаче.
Накинув на себя щегольской кафтанчик, натянув сапоги юфтевые, он спросил Пончика:
— Ну, как я тебе?
— Все девки — твои! — ухмыльнулся тот. — Угу…
Олег хмыкнул, почесал давно не бритое щетинистое темя, отмахнул рукою чёрные косы на висках.
— Да-а… — вздохнул он. — Чуешь, Понч, чем пахнет?
— Чем? — принюхался Александр. — Ладаном вроде тянет…
— Русью пахнет, Понч. Видать, опять нам на самый верх пробиваться. Но ничего, стартовали мы неплохо. Считай, в друзьях ходим и у Ярослава Всеволодовича, и у Александра Ярославича, и у Батыги Джучиевича. Теперь нам только расти и расти. Можем и княжеством обзавестись, их тут немерено.
— А ты сам чего хочешь? — спросил Пончик.
— Я-то? Сложно сказать, Понч. Охота мне глянуть на Европу средневековую. Опять-таки, замок на Луаре хочу… Надоела мне недвижимость рубленая, уж больно жарко горят здешние терема. Сейчас там когти точат Людовик IX Французский и Фридрих Гогенштауфен, а в Англии — Генрих III, так что не знаю ещё, куда податься: то ли мне бароном французским заделаться… нет, лучше графом, то ли сэром стать. С другой стороны, там-то, на чужбине, надо всё начинать с нуля, а здесь-то всё само в руки плывет. Ох, не знаю, не знаю, Понч… Одно скажу: сидеть и ждать я не буду. Чтобы жить хорошо, надо эту самую жизнь устраивать к лучшему… Ладно, пошли, повечеряем.
Трапеза удалась на славу, а стол богат был и яствами, и убранством. Чего только стоил поднесённый на запивку ковшик из кованого золота с крупным, выпуклым сапфиром на лебединой ручке. Когда Олег осушил его, то и на донце выявился такой же сапфир, величиною с мужской ноготь. Ковш был тяжёл, как добрый меч.
А роскошные блюда в жемчужных ободках? Гладкие золочёные чары с надписью: «Кто из нее пье тому на здоровье»? Серебряные черпальники? Турьи рога, оправленные в золото? Короче говоря, было на что посмотреть со вкусом — и вкусно откушать.
Когда бражничанье пошло вовсю, тут и гусляры появились, забренчали на своих инструментах, им гудошники ответили, басовые струны переладцев дёргая, свирели пошли жалобничать, красны девицы затянули долгую песню.
Гуляли долго, утихли далеко за полночь. Олег с Пончиком вышли подышать на высокое крыльцо терема.
Ночь была морозна, а небо ясно. Ночная стража сонно перекликалась: «Первый час ночи на Перынском конце!», «Первый час на Ильмерском!», «Славен Перынский конец», «Славен Ильмерский!», «Слу-у-ушай!..»
Пошатываясь, на крыльцо вывалился князь.
— Ох, ты, — еле вымолвил он, — перепил маленько…
— Передохни, Олександр Ярославич, — сказал Олег, подумав, что этого вельможного пацана впору Сашкой звать.
— Эт-то так… — Князь повертел пальцами в воздухе. — В себя прийти. Срамно сказать, какого я страху в Орде натерпелся!
— Чего же в том срамного? Знаешь небось ордынцы мягко стелют, да жёстко спать!
— Ох, до чего же жёстко… — вздохнул Александр Ярославич. — Хан Угедэй готовит «числение людей» — все земли велит переписать, хочет твёрдые налоги установить: тамгу, мыт, ям, поплужное, мостовщину. А дань-то и так тяжка! Полгривны с сохи! Даже на младенцев наложили десятину, вынь да положь им шкуры медвежьи, соболиные, бобровые. А новгородцы, что дети малые, не познавши гнёта истинного, не ведают, что такое неволя! Как я сюда численников ханских приведу? Как заставлю платить — и не вякать?!
— Заставишь, князь, — твёрдо сказал Олег. — Дураку не объяснишь, а умный и сам поймёт — сколько ни плати, всё одно дешевле выходит, нежели войну терпеть. Лучше покряхтеть, да откупиться, чем в землю лечь…
— Правду говоришь, — кивнул князь, воздыхая. Повернувшись к Олегу, Александр Ярославич нахмурился озабоченно и молвил: — Сослужил бы ты мне службу, посланник, что ли…
— Приказывай, князь, — спокойно ответил Сухов, — исполню.
Подбодрившись, Ярославич сказал:
— Надо бы грамотку снести в крепость Ладожскую…
— Знаю те места, — кивнул Олег.
— Вот! В крепости посадник сидит тамошний, Доброгаст. Надо ему ту грамоту вручить и передать на словах, чтобы пуще глаза следил за Волховым, а особо — за Невой. А то больно уж разрезвились свеи, то и дело заглядывают, и емь
[168] вконец распустилась, всё грозят нам, в походы собираются, сёла наши жгут, людей побивают… С монголами-то я договорился, а эти лезут и лезут, и слова на них тратить бесполезно — сечь надо в кровь! Вот пущай и созовёт охочих людей, чтобы по теплу, когда лёд сойдёт, можно было первыми удар нанесть по душегубцам, а не ждать, пока те придут нашу кровь лить!
— Умно, — оценил Сухов и твёрдо пообещал: — Всё передам. Когда отправляться?
— Да хоть завтра!
— Решено, — кивнул Олег.
