Что и говорить, великое благо для попаданца — иметь рядом с собою современника, единственного, кто способен понять тебя, разделить с тобой удивление, ужас или восторг от дел давно минувших дней. Однако если ты — воин, а спутники твои лишь мнят себя бойцами, то даже самый лёгкий и прямой путь становится тернист.
И вот он остался один. Совсем один.
Как тот татарин причитал в несмешной кинокомедии: «Адын! Сапсем адын!»
Что ж, тем проще — не надо будет всякий раз оглядываться, поспевает ли за ним Понч, не грозит ли неприятель Яру?
А одиночество…
Ну что тут скажешь? Когда-то давно Олег вывел для себя одно простенькое уравнение: полная свобода возможна лишь при условии полного одиночества.
— «Свободен! — пробормотал он, повторяя за Лютером Кингом. — Наконец-то я свободен!»
Приблизившись к небольшому зеркалу, висевшему на переборке, новый капитан галиота внимательно разглядел своё лицо. Однако…
Снова «молодильный эффект»! Шрамы, попортившие его драгоценную шкуру, никуда не делись, зато сама кожа сделалась глаже и плотней. Годков с десяток сброшено.
Сухов усмехнулся. Путешественнику во времени поневоле приходится счислять свой возраст, выводя локальное число лет, как тем звездолётчикам, что когда-нибудь станут «бороздить просторы Вселенной» на субсветовых скоростях.
Полтинник он уже разменял, ныне ему пятьдесят три. А на вид и сорока не дашь…
Олег хмыкнул невесело. Нашёл о чём думать! Проблема нумер один совсем иного порядка: как ему вернуться в родимое время?
Как одолеть века? Вот в чём вопрос…
Выйдя на палубу, капитан застал там креола в компании троих молодых мужчин, чьи длинные волосы и бороды требовали цирюльника, а кожаные одежды — срочной химчистки.
Все трое спокойно сидели, сложив ноги по-турецки и доброжелательно глядя на Сухова.
У каждого под рукою лежало по мушкету.
— Он? — спросил негромко один из компании, полноватый и румяный.
— Он, — кивнул его сосед, смуглый и тёмноглазый, безбородый и безусый, но с длинными волосами, обвисавшими немытыми сосульками.
— А вот и наш к-капитан! — бодренько пропел Бастиан, зябко потирая руки, словно будучи не до конца уверен в своём праве пускать чужаков на борт.
Олег оглядел невозмутимую троицу и задал вопрос:
— Буканьеры? «Вольные стрелки»?
— Мы и есть, — подтвердил румяный. Переглянувшись с товарищами, он дождался их кивков, означавших согласие, и добавил: — Нас ещё мателотами называют, вроде как матросами. Так мы хотим у тебя матросить, на «Ундине». Ты как?
— Да я-то за, — пожал плечами Сухов. — У меня команды… это самое… недобор. Я — капитан Драй. А вы кто будете?
— Толстяк Люка, — представился «в меру упитанный». — Из Пикардии. Давно.
— Айюр, — отрекомендовался безбородый. — Меня пацаном подобрали на Варварском берегу.
[8] Я, получается, мавр. Или… этот… бербер.
— А я буду Голова, — сказал третий, снимая шляпу.
Череп у него и впрямь отличался размером — видимо, сказывались последствия рахита, перенесённого в детстве.
Посаженная на узкие, худые плечи, голова у буканьера представлялась ещё большей, чем была.
— Как вы насчёт мяска? — осведомился Люка. — Ну чтобы позавтракать?
— Положительно! — ухмыльнулся Сухов.
«Мяско» было просто объедение. Говядинка, скорее томлёная, чем жареная или печёная, она просто таяла во рту безо всякого на то преувеличения.
К сожалению, того же нельзя было сказать о кукурузных лепёшках, но это уже придирки.
Умолов изрядную порцию угощения (буканьеры как бы «проставлялись»!), Олег спросил Толстяка:
— Не в курсе, кто нынче верховодит на Тортуге? А то давненько я тут не был…
«Давненько… Хм… И сорока лет не прошло!»
Люка вытер губы засаленным рукавом и ответил:
— Д’Ожерон вроде. Хитрован ещё тот, но корсарчиков привечает.
— Ат-тлично!
Бертран д’Ожерон, сьер де ла Буэр, прославился как королевский губернатор Тортуги и Берега Сен-Доменг.
Человек смелый и находчивый, д’Ожерон быстренько взял в оборот пиратов, избравших гавани Тортуги своим прибежищем. Выходец из Анжу, бывший капитан королевского флота, Бертран потерпел однажды кораблекрушение у берегов Эспаньолы и поневоле разделил участь буканьеров.
Раз за разом терпя неудачи как делец, упрямый анжуец не сдавался. Получив от короля Людовика жалованную грамоту, назначавшую его губернатором Тортуги и Сен-Доменга, д’Ожерон развернулся вовсю.
Поначалу приходилось туго, всё было крайне запущено.
Новый губернатор хотел даже власть применить, но быстро понял, что плетью обуха не перешибёшь — не заставишь флибустьеров,
[9] привычных к безвластию, исполнять королевские указы.
И д’Ожерон выбрал путь уступок с поблажками.
Скажем, капёрские грамоты, позволявшие безнаказанно грабить испанские корабли, он выдавал безвозмездно, то есть даром, хотя его коллега с Ямайки, Томас Модифорд, брал за эти «лицензии на убийство» по двадцать фунтов за штуку.
В том же Порт-Ройале английские пираты вынуждены были с добычи своей выплачивать королевскую десятину, да ещё одну пятнадцатую отдавать в пользу лорд-адмирала, а вот губернатор Тортуги обходился всего десятью процентами, шедшими в казну его величества.
— Спасибо за угощение, — сказал Сухов, благодушествуя. — За работу. Воду вычерпываем, снасти чиним, паруса латаем — и на Тортугу!
Море и небо словно извинялись перед галиотом за допущенный шторм, подлащивались, насылая попутный ветер и приглаживая волны.
«Ундина» бодро одолевала морские мили, продвигаясь на север.
Управляться с кораблём впятером было непросто, но уж куда лучше, нежели на пару с Бастианом.
Олег, стоя за штурвалом, хмыкнул. Опять то же самое!
Опять ему по головам лезть, выбиваясь в какие-нибудь «генералы пиратов».
[10]
