Секрет был проще простого — когда пироги возвращались к кораблям, то большая часть гребцов ложилась на дно, и с валов Ла-Барры видели именно то, что испанцам показывали, вынуждая сделать логичный вывод: высадка началась!
И командиры испанцев тут же развернули бурную деятельность. Работёнка для осаждённых была адова — надо было поворотить тяжеленные орудия в сторону суши, дабы отбить штурм. Уж каково было испанцам ворочать крепостные пушки, каждая из которых весила сотни пудов, представить можно — кости у них трещали, в глазах темнело, дыхалка кончалась.
И всё же к вечеру все 42-фунтовые орудия «стали к лесу передом», а к проливу задом. Что и требовалось доказать.
[32]
Когда стемнело и начался отлив, корабли корсаров снялись с якорей. Их команды буквально на цыпочках, шёпотом отдавая команды, поставили паруса.
Подхваченную течением — начинался отлив — пиратскую эскадру выносило в море. Минуя крепость, корабли сменили галс, развернув паруса.
Тут-то испанцы их и заметили. Но что они могли поделать?
Опять-таки, можно себе только представить, какие чудовищные проклятия оглашали ночь над островом, какая чернейшая брань извергалась из уст командиров и рядовых!
Пару тяжёлых орудий всё же удалось развернуть в сторону пролива, но даже ядра в 42 фунта уже никак не меняли расстановку сил — пираты благополучно уходили.
Правда, одно из выпущенных испанцами ядер чуть было не задело корму «Лилли», но ничего, кроме солёного душа, пиратам вытерпеть не пришлось.
Ночь прошла, и с утра, уже чувствуя себя вырвавшимся из клетки, Морган отправил к Исла-де-Паломас барку с заложниками, дабы обменять их на пленных пиратов. Надо ли говорить, что обмен состоялся?
При расставании Генри приказал выстрелить из пушек правого борта «Лилли». Семь орудий выпалило по форту Ла-Барра, однако ответной пальбы не случилось — присмирели испанцы, переживая свой позор.
Запереть пиратов и, вместо того чтобы спокойно, как в тире, расстрелять разбойников, имея эскадру и форт, потерпеть сокрушительное поражение… Срам-то какой!
Ясное дело, что история эта поднимет настроение в Лондоне и Париже, а Мадриду-то каково?
Интересно, что, покинув Маракайбо, пираты повстречали в море французскую эскадру вице-адмирала графа д’Эстре из шести кораблей.
Граф имел предписание короля отменить все капёрские грамоты, выданные на Тортуге. Правда, рандеву с корсарами прошло тихо и мирно.
Более того, пообщавшись с капитанами пиратов на борту своего линейного корабля «Сен-Луи», вице-адмирал счёл «деятельность» флибустьеров весьма полезной для Франции, о чём и написал его величеству, расхваливая недавние подвиги «адмирала пиратов» и его капитанов — Драя с «Ундины», Пикардийца с «Сен-Пьера» и Дюмангля с «Ле-Дьябль-Волана».
В мае эскадра Генри Моргана прибыла в Порт-Ройал, где пиратов вновь встречали как героев и триумфаторов.
Двести пятьдесят тысяч песо — это вам не баран начхал!
Губернатор Модифорд, как водится, отчитал Моргана и его капитанов «за превышение полномочий и несанкционированные нападения на города», однако наказывать никого — ну разумеется! — не стал.
А вот участь дона Алонсо дель Кампо-и-Эспиносы, а также его вице-адмирала Матео Алонсо де Уидобро складывалась куда печальней.
Обоих арестовали по приказу вице-короля Новой Испании и отправили в Севилью, под трибунал. Правда, военный совет снял с незадачливых флотоводцев обвинения в трусости, но сраму-то, сраму…
Глава двенадцатая,
в которой Олег увлекается археологией
Франция, Версаль.
Людовик XIV с самого утра пребывал в прекрасном настроении, он даже напевал что-то не слишком музыкальное, но довольно бравурное. И письмо графа д’Эстре, как о том беспокоился сам адмирал, нисколько не расстроило короля.
По правде говоря, его величество и сам придерживался схожих взглядов на пиратство. Однако почему подобные мысли, крамольные или хотя бы отдающие дурным тоном, должны исходить от него? Сие, знаете ли, кладёт тень на всё королевство, тем более что монарх уже изрёк однажды своё знаменитое: «Франция — это я!»
Так стоило ли наполнять столь гордый лозунг сомнительным содержанием? Пусть уж тогда инициатива восходит снизу, а королевское дело — поддержать её…
Король отпустил слуг и медленно подошёл к окну, разглядывая своё едва уловимое отражение — щёголяя со своим огромным париком. Кто ты такой, Людовик? Дьявол или Господь послал тебя Франции?
Упрямый самодур, властолюбец и работяга, кровожадный деспот и самовлюблённый тип. Отъявленный эгоист, он не любил никого, кроме себя, однако был уравновешен и любезен — король кланялся даже горничным.
Весьма далёкий от строгостей христианской морали, Король-Солнце не пропускал ни единой мессы и редко нарушал посты, особенно Рождественский и Великий. Исповедовался пять раз в году, каялся — и опять грешил, ибо «пылкие страсти» толкали его от женщины к женщине, а ещё к завоеваниям, которые Людовик считал «развлечением королей».
Склонный не только к гордыне, но также к «чудовищной и неискоренимой роскоши», король купил однажды бриллиантов на два миллиона ливров — примерно столько стоил королевский дворец в Фонтенбло.
— Кто ты? — прошептал Людовик, ловя смутное отражение. Франция…
Вездесущий герцог д’Альбре торжественно распахнул двери — король трапезничать изволил. Подавали говядину.
Анфиладой комнат шагала целая процессия, её возглавляли два гвардейца. За ними шли придворные, они несли блюдо с мясом. Замыкали шествие ещё два гвардейца.
Подобных ритуалов, церемоний, сложнейшей иерархии среди неисчислимого количества слуг не существовало при его отце, скромном Людовике Справедливом. Только вот зря считают людишки, будто король, превращая жизнь в спектакль, хочет превознести себя, придать богоподобие своей личности.
Нет, он — смертный человек, со средними способностями. Однако народ должен видеть короля с большой буквы, вознесённого над своими подданными не дьявольским попущением, а господней волей.
Наблюдая с кроткой улыбкой за взволнованными лицами придворных, сопровождавших его полдник, Людовик подумал: «Грубо ошибаются те, которые воображают, что это простая церемония. Народы, над которыми мы царствуем, не умея проникнуть в суть дела, судят обыкновенно по внешности, и большей частью соразмеряют свои уважение и послушание с местом и рангом… Нельзя, не нанося вреда государственному телу, лишить его главу мельчайших признаков превосходства, отличающего его от других членов…»
— Оставьте меня, — велел король и сделал знак библиотекарю Ашилу Тафанелю остаться. Тот просиял.
