Ансельм, архиепископ Кентерберийский, который, прежде чем получить этот высокий чин, был монахом в Беке, в Нормандии
[322], и заявил о себе в Руане как непримиримый противник длинных волос, не отказался от стремления искоренить их в Англии. Однако его неуступчивость вызывала явное неудовольствие короля, сделавшего окончательный выбор в их пользу. Между ними существовали и другие, более серьезные разногласия; и когда Ансельм умер, король был настолько рад тому, что избавился от него, что с его санкции престол архиепископа пустовал пять лет. Духовенство, однако, не сложило оружие, и со всех церковных кафедр страны звучали анафемы в адрес непокорного длинноволосого поколения. Но все было напрасно.
Стоу, описывая данный период и ссылаясь на еще более древнего летописца, утверждает, что «мужчины, забыв про свой пол и отрастив волосы, превратились в некое подобие женщин» и что когда с возрастом или по иным причинам их волосы портились и выпадали, «они вплетали себе валики и косы из фальшивых волос». Наконец один случай повлек за собой изменение моды. Какому-то придворному рыцарю, который очень гордился своими красивыми локонами, однажды приснилось, что на него, лежащего в постели, набросился дьявол и принялся душить его его же волосами. Он в ужасе проснулся и обнаружил, что ему в рот и впрямь попало много волос. Восприняв сон как предостережение небес и терзаясь угрызениями совести, он решил очиститься от скверны и в ту же ночь обрезал свои роскошные длинные локоны. Вскоре эта история стала притчей во языцех; ею, разумеется, с максимальной выгодой для себя воспользовались церковные проповедники, и примеру рыцаря, который был заметной и влиятельной фигурой, а также признанным, если можно так выразиться, законодателем моды, последовало подавляющее большинство мужчин. Теперь они выглядели почти так же благопристойно, как того в свое время хотел св. Вульфстан, увещевания которого оказались менее эффективны, чем сон щеголя. Однако, как пишет Стоу, «прошло чуть больше года, и все, кто причислял себя к придворным, предались прежнему пороку, стремясь превзойти женщин в длине волос». На короля Генриха чужие сны, похоже, никак не влияли, ибо даже его собственные сновидения не заставили его вторично подставить шевелюру под ножницы священника. Сообщается, что в то время его мучили кошмары. Вспоминая увиденное, он, оскорбивший церковь в этом и других вопросах, лишался дара речи. Чаще всего ему снилось, что все епископы, аббаты и монахи стоят вокруг его кровати и грозятся избить его своими посохами. Это зрелище так его пугало, что он часто вскакивал голым с постели и атаковал призраков с мечом в руке. Лейб-медик Гримбальд, который, как и большинство своих коллег в ту пору, был священнослужителем, ни единым словом не намекал королю, что его сны – результат плохого пищеварения, а каждый раз советовал ему обрить голову, помириться с церковью и искупить свои грехи пожертвованиями в ее пользу и молитвами. Но монарх упорно не желал следовать доброму совету; и лишь год спустя, чуть не утонув во время сильного шторма, он раскаялся в содеянном, коротко подстригся и стал относиться к пожеланиям духовенства с должным почтением.
Во Франции к проклятиям Ватикана в адрес длинных волос едва ли относились с бóльшим уважением, чем в Англии. Тем не менее Людовик VII оказался послушнее своего заморского собрата и, к великому сожалению всех придворных кавалеров, стригся коротко, как монах. Ветреной, надменной и любившей развлечения королеве Алиеноре Аквитанской это не нравилось, и она постоянно упрекала мужа в том, что он подражает монахам не только в прическе, но и в аскетизме. Это стало причиной их взаимного отчуждения. В конце концов она была уличена в неверности стриженому и равнодушному супругу, они развелись, и короли Франции потеряли Аквитанию и Пуату – богатые провинции, которые были ее приданым. Вскоре после этого Алиенора вышла замуж за Генриха, герцога Нормандии, впоследствии ставшего Генрихом II Английским, и тем самым позволила королям Англии закрепиться на исконно французских территориях, что в течение многих столетий было причиной длительных и кровопролитных войн между двумя странами.
Когда в эпоху крестовых походов все щеголеватые молодые люди отправлялись в Палестину, духовенству не составляло большого труда убеждать остававшихся в Европе степенных бюргеров в гнусности длинных волос. В отсутствие Ричарда I Львиное Сердце его английские подданные не только коротко стриглись, но и брились. Уильям Фицосберт, или Длиннобородый, великий народный вождь того времени, заново ввел среди тех, кто гордился своим англосаксонским происхождением, моду на длинные волосы. Он сделал это для того, чтобы они как можно сильнее отличались от горожан и норманнов. Его собственная борода доходила ему до пояса, отсюда и прозвище, благодаря которому он вошел в историю.
Церковь никогда не относилась к бородам так же враждебно, как к длинным волосам. Обычно она позволяла изменчивой моде на бороды идти своим чередом. В царствование Ричарда I англичане носили короткие бороды, а через сто с лишним лет после его смерти их бороды были такими длинными, что были упомянуты в известной эпиграмме, написанной шотландцами, посетившими Лондон в 1327 году по случаю женитьбы Дэвида, сына Роберта Брюса, на Иоанне, сестре короля Эдуарда. Данная эпиграмма, которая была приклеена к двери церкви св. Питера Стенгейта, гласила:
Long beards heartlesse,
Painted hoods witlesse,
Gray coats gracelesse,
Make England thriftlesse
[323].
Когда император Священной Римской империи Карл V вступил на испанский престол, он не носил бороды. Не следовало ожидать, что раболепные тунеядцы – окружение монархов во все времена – осмелятся выглядеть мужественнее своего повелителя. Почти все придворные немедленно сбрили бороды. Новому веянию не поддались лишь немногие степенные старики, не пожелавшие в преддверии смерти расстаться с бородами, которые они носили много лет. В целом рассудительные испанцы отнеслись к нарушению давней традиции с печалью и тревогой, считая бороду квинтэссенцией всех положительных мужских качеств. В то время была в ходу следующая поговорка:
Desde que no hay barba, no hay mas alma.
(«C тех пор как мы лишились бород, у нас больше нет душ».)
После смерти короля Франции Генриха IV бороды приобрели дурную славу и в этой стране. Это произошло по той простой причине, что его наследник был слишком молод, чтобы отрастить бороду. Некоторые бывшие приближенные великого Беарнца
[324], в том числе его министр финансов Сюлли, отказывались расстаться с бородами, несмотря на колкости молодого поколения.
Кто не помнит разделение Англии на «круглоголовых» и «кавалеров»
[325]? В то время пуритане считали длинные локоны монархистов средоточием пороков и безбожия, а последние думали, что ум, мудрость и добродетель их оппонентов так же малы, как и их волосы. Волосы человека были отражением его убеждений – как политических, так и религиозных. Чем короче они были, тем набожнее был их обладатель, и наоборот.
