Пока Пустынник столь успешно взывал к простому люду, папа не менее успешно апеллировал к тем, кто должен был возглавить экспедицию. Он начал с того, что весной 1095 года созвал собор в Пьяченце. На нем римский первосвященник, помимо обсуждения с высшим духовенством вопросов церковного благочиния, принял послов византийского императора, которые сообщили о военных успехах рвавшихся в Европу турок. Участники собора, разумеется, единогласно поддержали выдвинутую папой идею крестового похода и, приняв на себя обязательство проповедовать ее в своих владениях, разъехались по домам.
Однако нельзя было ожидать, что всю необходимую поддержку удастся получить в Италии, и папа переправился через Альпы, дабы лично вдохновить на ратные подвиги воинственных и могущественных сеньоров и рыцарей Франции. То обстоятельство, что при этом он осмелился ступить на территорию, подвластную королю Филиппу, его врагу, ничуть не удивительно. Одни историки считают, что им двигал чисто политический расчет; другие утверждают, что причиной тому был обычный фанатизм – такой же страстный и слепой, как фанатизм Петра Пустынника. По-моему, верно второе. Похоже, что в то время люди зачастую совершали поступки, повинуясь внезапному внутреннему порыву и не думая о последствиях, поэтому можно предположить, что папа, углубившись во Францию, был так же импульсивен в своих действиях, как и те тысячи, что откликнулись на его призыв. В итоге он прибыл на собор в Клермоне, что в провинции Овернь, созванный им для обсуждения текущего состояния церкви, искоренения злоупотреблений и прежде всего подготовки к войне. Стояла чрезвычайно холодная поздняя осень, и земля была покрыта снегом. Семь дней собор заседал при закрытых дверях, а в это время в город со всей Франции стекались огромные толпы людей, рассчитывавших на то, что к ним обратится сам папа. Все города и деревни на мили окрест были заполнены пришлым людом; великое множество тех, кто был не в состоянии заплатить за проживание в частных домах и на постоялых дворах, ставило палатки под деревьями и на обочинах дорог. Вся округа напоминала один огромный лагерь.
На соборе королю Филиппу был вынесен приговор об отлучении от церкви за совершение прелюбодеяния с Бертрад де Монфор, графиней Анжуйской, и за неповиновение верховной власти апостольского престола. Этот смелый шаг наполнил людей глубоким уважением к непреклонности церкви, исполнившей свой долг, невзирая на титул согрешившего. Их любовь к церкви и страх перед ней одинаково возросли, и они с еще большим благоговением ожидали проповеди столь праведного и несгибаемого пастыря. По мере приближения часа, на который было назначено обращение папы к населению, большая площадь перед Клермонским кафедральным собором становилась все более многолюдной. Выйдя из здания собора в полном церковном облачении, папа в сопровождении кардиналов и епископов, также одетых по всей форме, взошел на сооруженный по такому случаю высокий помост, покрытый алым сукном. Среди его блистательного окружения находился тот, кто, не являясь ни епископом, ни кардиналом, был для простого народа более значимой фигурой: на возвышении стоял Петр Пустынник, одетый просто и аскетично. Историки расходятся во мнении, обращался ли Петр к собравшейся толпе или нет, но, поскольку его присутствие не вызывает сомнений ни у кого, логично предположить, что он выступал. Однако наиболее важной была речь, произнесенная папой. Когда он поднял руки, призывая тем самым к тишине, все голоса тут же умолкли. Он начал выступление с подробного рассказа о несчастьях, выпавших на долю христиан в Святой земле. Папа говорил о разорении Палестины лютыми язычниками
[340], которые убивают правоверных, сжигают их дома, насилуют их жен и дочерей, оскверняют алтари истинного Бога и уничтожают святые мощи. «Вы, – продолжал красноречивый понтифик (а Урбан II был одним из лучших ораторов своего времени), – вы, слышащие меня, исповедующие истинную веру, наделенные Господом властью, силой и величием души; вы, чьи прародители были опорой христианского мира и чьи короли остановили продвижение язычников, – я призываю вас стереть нехристей с лица земли и вызволить угнетенных единоверцев из той пучины, в кою те их ввергли. Гроб Господень находится в руках нечестивых, а святые места их нечестием мараются. О, храбрые рыцари и правоверные, отпрыски непобедимых предков, вы не посрамите их славу! Вы не дадите узам, связывающим вас с женой и детьми, удержать вас от великого дела, а вспомните слова самого Спасителя: “Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин меня… и всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную”»
[341].
Энтузиазм понтифика передался толпе, и, прежде чем он закончил свое обращение, люди несколько раз издавали одобрительные возгласы. Он сказал, что те, кто возьмется за оружие, чтобы послужить христианству, будут вознаграждены не только на том, но и на этом свете. Он назвал Палестину страной, текущей млеком и медом, которая дорога Всевышнему как арена великих событий, спасших человечество от гибели. Он пообещал будущим крестоносцам, что эта страна будет поделена между ними, а также заверил их, что они получат полное прощение всех совершенных ими преступлений против Бога или себе подобных. «Ступайте же, – добавил папа, – во искупление грехов ваших и знайте, что после того, как придет ваш черед покинуть сей мир, вы обретете неувядаемую славу в мире ином». Собравшиеся на площади больше не могли сдерживать эмоции и прервали оратора громкими криками, хором скандируя: «Dieu le veult! Dieu le veult!»
[342] Сохраняя завидное присутствие духа, Урбан сообразил, как обратить этот всплеск энтузиазма в свою пользу, и как только воцарилась тишина, продолжил: «Дражайшие братья, сегодня вы провозгласили то, о чем Господь Бог в Евангелии сказал: “Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них”
[343]. Не будь Господа в ваших душах, вы не произнесли бы столь единодушно одни и те же слова; или скорее сам Бог изрек их вашими устами, ибо это он вложил их в ваши сердца. Да будут они вашим боевым кличем, ибо они пришли от Бога. Пускай же воинство Христа, бросаясь на его врагов, выкрикивает лишь сие: “Dieu le veult! Dieu le veult!” Пусть всякий, кто возымеет намерение посвятить себя святому делу, даст о том обет Богу и до выступления в поход будет носить крест Божий на груди или на челе; и пусть тот, кто готов отправиться в путь, поместит сию священную эмблему на плечах в память о заповеди Спасителя нашего: “И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня”»
[344].
Весть об этой речи
[345] невероятно быстро достигла самых отдаленных уголков Европы. Даже там она стала известна задолго до прибытия конных гонцов – факт, который расценивался не иначе как сверхъестественный. Но надо сказать, что к тому времени возможность объявления крестового похода обсуждали все кому не лень, и люди были готовы к такому повороту событий.
