В тот же день (27 мая) банк приостановил платежи в металлических деньгах. Ло и д’Аржансон были уволены из министерства. Слабовольный, нерешительный и трусливый регент возложил всю вину за сложившуюся плачевную ситуацию на Ло, которому по прибытии в Пале-Рояль было отказано в приеме. Однако с наступлением сумерек за ним послали и провели во дворец через потайную дверь
[37]; регент попытался его утешить и всячески извинялся за ту суровость, с которой был вынужден обращаться с ним на людях. Поведение регента было столь непоследовательным, что два дня спустя он прилюдно взял Ло с собой в оперу, где тот сидел в королевской ложе рядом с регентом, который на глазах у всех обращался с ним подчеркнуто предупредительно. Но ненависть к Ло была настолько сильна, что этот эксперимент едва не оказался для него фатальным. Вооруженная камнями толпа напала на его карету, когда он въезжал на территорию своей резиденции; и если бы кучер сразу же не проехал во внутренний двор, а прислуга немедленно не закрыла ворота, его, по всей вероятности, вытащили бы из кареты и разорвали на куски. На следующий день его жена и дочь были также атакованы толпой, когда возвращались в своей карете со скачек. Когда регенту сообщили об этих инцидентах, он отрядил к Ло мощный отряд швейцарских гвардейцев, которые денно и нощно несли караул во дворе его резиденции. Но в конце концов массовое негодование усилилось настолько, что Ло, посчитав свой дом, даже столь хорошо охраняемый, небезопасным, нашел убежище в Пале-Рояль – резиденции регента.
Бывшего канцлера д’Агессо, уволенного в 1718 году за противодействие проектам Ло, теперь призвали обратно, дабы он помог восстановить утраченную репутацию оных. Регент слишком поздно осознал, что он непростительно грубо и недоверчиво обошелся с одним из способнейших и, вероятно, единственным честным государственным деятелем того продажного времени. После позорной отставки тот удалился в свое поместье во Френэ, где среди непростых, но милых его сердцу философских изысканий позабыл об интригах презренного двора. Сам Ло и шевалье де Конфлан, придворный регента, были отправлены в дилижансе с приказом доставить экс-канцлера в Париж. Д’Агессо согласился оказать посильное содействие вопреки советам друзей, полагавших, что ему не следует принимать никакие призывы вернуться в учреждение, посланником которого является Ло. По его прибытии в Париж было решено присвоить пятерым парламентским советникам звание интенданта финансов, а 1 июня вышло распоряжение об отмене закона, запрещавшего накапливать монеты на сумму более пятисот ливров. Всем разрешили иметь сколь угодно много металлических денег. Для того чтобы изъять из обращения старые банкноты, было напечатано двадцать пять миллионов ливров в новых, обеспеченных доходными статьями города Парижа. Старые банкноты принимали в среднем за 25 % от номинала
[38]. Изъятые банкноты были публично сожжены перед «Отель-де-Вилль»
[39]. Большинство новых банкнот были десятиливровыми, и 10 июня банк открылся вновь, имея в резерве серебряные монеты в количестве, достаточном для их обмена.
Эти меры существенно разрядили ситуацию. Все парижане устремились в банк, чтобы обратить свои оскудевшие сбережения в монету, и, поскольку серебра стало не хватать, им платили медью. Мало кто жаловался, что такая ноша слишком тяжела, и можно было постоянно наблюдать, как эти бедняги с трудом тащятся, потея, по улицам, нагруженные сверх меры монетами, обменянными на пятьдесят ливров. Толпы, окружавшие банк, были столь огромны, что чуть ли не каждый день кто-нибудь погибал в давке. 9 июля собралось столько народу и стоял такой гвалт, что гвардейцы, охранявшие вход в парк Мазарен, в какой-то момент закрыли ворота, отказавшись впустить кого-либо еще. Толпа пришла в ярость и стала забрасывать солдат камнями сквозь ограду. Солдаты, разъярившись, пригрозили открыть огонь. В этот момент в одного из них попал камень, и он, вскинув ружье, выстрелил в толпу. Один человек был убит на месте, еще один – тяжело ранен. В любую секунду мог начаться штурм банка; но ворота в парк Мазарен были открыты перед толпой, которая, увидев целый отряд солдат со штыками, примкнутыми к ружьям, довольствовалась тем, что выразила негодование стенаниями и свистом.
Восемь дней спустя народу собралось столько, что пятнадцать человек задавили у дверей банка. Люди были настолько возмущены, что положили три трупа на носилки и в количестве семи или восьми тысяч отправились в парк Пале-Рояль, дабы продемонстрировать регенту те несчастья, которые он и Ло навлекли на страну. Кучер Ло, сидевший на козлах кареты во внутреннем дворе дворца, проявил скорее рвение, нежели благоразумие: недовольный тем, что толпа оскорбляет его хозяина, он сказал достаточно громко для того, чтобы его нечаянно услышали несколько человек, что все они мерзавцы и заслуживают виселицы. Толпа немедленно напала на него и, думая, что Ло находится в карете, разломала ее на куски. Опрометчивый кучер еле унес ноги. Больше никаких бесчинств не было. Появились войска, и толпа мирно разошлась после заверений регента в том, что три тела, представленные на его обозрение, будут должным образом похоронены за его счет. Во время этой смуты проходило заседание парламента, и его президент вызвался пойти и посмотреть, в чем дело. Вернувшись, он сообщил заседающим, что карета Ло разломана толпой. Все одновременно вскочили и громко закричали от радости, а один советник, более пылкий в своей ненависти, чем остальные, воскликнул: «А самого Ло разорвали на части?»
[40]
Многое, несомненно, зависело от репутации Компании двух Индий, задолжавшей нации огромную сумму. В связи с этим на министерском совете была высказана мысль, что любые привилегии, даруемые компании, чтобы та смогла рассчитаться по своим обязательствам, должны быть максимально эффективными. В свете этого было предложено закрепить за ней исключительное право на всю морскую торговлю, и был издан соответствующий указ. Но при этом, к сожалению, забыли, что такая мера разорит всех купцов страны. Нация в целом отвергала идею столь огромной привилегии, и в парламент подавалась петиция за петицией с требованием не ратифицировать указ. Парламент так и сделал, и регент, заметив, что тем самым парламентарии лишь раздули пламя антиправительственной агитации, выслал их в Блуа. По ходатайству д’Агессо место ссылки было заменено на Понтуаз, куда парламентарии и направились, полные решимости бросить регенту вызов. Они приложили все усилия к тому, чтобы их временная ссылка была как можно более приятной. Президент давал самые изысканные ужины, на которые приглашал всех самых веселых и остроумных людей Парижа. Каждый вечер давался концерт и бал для дам. Обычно степенные и чопорные судьи и советники предавались карточной игре и прочим развлечениям и несколько недель кутили напропалую с одной лишь целью – показать регенту, насколько несущественным они считают собственное изгнание, и дать понять, что они, если бы захотели, предпочли бы Понтуаз Парижу.
