Сирийские султаны хотели иметь в соседях не свирепых хорезмийцев, а христиан. Даже египетский султан пожалел, что помог варварам, и объединился с правителями Эмиссы и Дамаска, дабы прогнать их с захваченных земель. Хорезмийцы, которых осталось всего двадцать тысяч, были не в состоянии справиться с союзниками, угрожавшими им со всех сторон. Султаны нанесли им ряд поражений, и против них восстали крестьяне. Шло время, и хорезмийцев оставалось все меньше. Победители их не щадили. Их вождь Барбакан был убит, и после пяти лет отчаянного сопротивления они были полностью истреблены, а Палестина вновь стала владением сарацин.
Незадолго до опустошительного нашествия хорезмийцев в Париже тяжело заболел Людовик IX. В горячечном бреду ему привиделось, что христиане бьются с мусульманами у стен Иерусалима и терпят сокрушительное поражение. Видéние произвело на суеверного короля глубокое впечатление, и он торжественно поклялся, что в случае выздоровления совершит паломничество в Святую землю. Когда в Европе стало известно о бедах Палестины и об ужасной резне в Иерусалиме и Яффе, Людовик Святой вспомнил про свой сон. Более чем когда-либо прежде уверовав, что это было знамение небес, он вознамерился возглавить крестоносное воинство и выступить в поход для спасения Гроба Господня. С этого момента он сменил королевскую пурпурно-горностаевую мантию на скромную саржу пилигрима. Все его помыслы были направлены на осуществление задуманного, и хотя королевству было трудно без него обойтись, он планомерно готовился его покинуть. Папа Иннокентий IV восхищался благочестивым рвением короля и оказывал ему всяческое содействие. Он написал Генриху III Английскому, дабы начать крестоносное движение в его владениях, и призвал всех духовных и светских лиц Европы вносить пожертвования. Уильям Лонгсуорд, знаменитый граф Солсбери, взял крест и возглавил большое число храбрых рыцарей и пехотинцев. Однако простой люд не воспылал фанатизмом ни во Франции, ни в Англии. Были собраны большие армии, но широкие народные массы больше не одобряли крестовых походов. Охлаждению энтузиазма немало способствовали налоги для их финансирования. Отказ стать крестоносцем больше не считался позорным поступком даже для рыцаря. Рютбёф, французский менестрель того времени (1250), сочинил диалог крестоносца и некрестоносца, перевод которого на английский язык читатель найдет в «Фаблио»
[467] Уэя. Крестоносец использует все аргументы, чтобы уговорить некрестоносца взяться за оружие и забыть обо всем ради святого дела. Более убедительные доводы некрестоносца свидетельствуют о том, что менестрель на его стороне. На одно из самых настойчивых увещеваний своего друга-крестоносца он отвечает:
I read thee right, thou holdest good
To this same land I straight should hie,
And win it back with mickle blood,
Nor gaine one foot of soil thereby;
While here dejected and forlorn
My wife and babes are left to mourn;
My goodly mansion rudely marred,
All trusted to my dogs to guard.
But I, fair comrade, well I wot
An ancient saw of pregnant wit
Doth bid us keep what we have got;
And troth I mean to follow it
[468].
Такие настроения царили повсюду, и неудивительно, что Людовик IX занимался формированием армии и проведением других подготовительных мероприятий целых три года. Когда все было готово, он отплыл на Кипр в сопровождении королевы, двоих братьев – графов д’Анжу и д’Артуа – и длинной вереницы самых родовитых рыцарей Франции. Третий брат Людовика граф де Пуатье остался, чтобы набрать еще один крестоносный корпус, и последовал за королем несколько месяцев спустя. Армейские подразделения объединились на Кипре и насчитывали до пятидесяти тысяч человек, не считая англичан Уильяма Лонгсуорда. И вновь крестоносцев поразила какая-то заразная болезнь, жертвами которой стали многие сотни. Вследствие этого было решено оставаться на Кипре до весны. В указанный срок Людовик и все его войско погрузились на корабли и отправились в Египет, но сильная буря рассеяла флот, и король приплыл к Дамьетте лишь с несколькими тысячами воинов. Они, однако, были исполнены надежды и рвались в бой; и, несмотря на то что султан Мелик-шах стянул к побережью неизмеримо большее войско, было решено сделать попытку высадиться, не дожидаясь остальной армии. Сам Людовик нетерпеливо выпрыгнул из лодки и ступил на берег, и армия, вдохновленная его исступленной смелостью, последовала за ним, выкрикивая старый боевой клич первых крестоносцев: «Dieu le veult! Dieu le veult!» Среди турок началась паника. Их кавалерийский отряд попытался напасть на крестоносцев, но рыцари врыли свои большие щиты глубоко в береговой песок и положили на них копья остриями вверх. Тем самым они создали столь внушительный заслон, что турки, побоявшись атаковать его, развернулись и фактически обратились в бегство. В это время по рядам сарацин прошел ложный слух, что султан убит. Смятение тут же стало всеобщим и в итоге вылилось в полный разгром: Дамьетта была сдана, и в ту же ночь победители устроили в городе свой штаб. Немногим позднее прибыли солдаты, отделившиеся от полководца из-за шторма, и теперь Людовик мог рассчитывать на завоевание не только Палестины, но и самого Египта.
Однако излишняя самонадеянность оказалась для его армии губительной. Достигнув столь многого, крестоносцы решили, что все трудности позади, и предавались праздности и удовольствиям. Когда по приказу Людовика они пошли на Каир, это были уже не те люди. Успех не воодушевил их, а лишил твердости духа; невоздержанность привела к заболеваниям, а заболевания обострялись непривычно жарким климатом. Продвижение крестоносцев к Мансуре, что на пути к Каиру, было приостановлено Танисским каналом, на противоположном берегу которого для сдерживания их переправы выстроились сарацины. Людовик приказал навести мост, и были начаты строительные работы под прикрытием двух «кошачьих зáмков» – высоких передвижных башен. Вскоре сарацины уничтожили их, забросав «греческим огнем»
[469] – зажигательными снарядами того времени, и Людовику пришлось подумать о других средствах осуществления своего замысла. Один крестьянин за солидное вознаграждение согласился показать брод, и граф д’Артуа с одной тысячей четырьмястами воинов выступил для переправы, а Людовик остался с основной частью войска, чтобы отразить возможное нападение сарацин. Граф д’Артуа благополучно переправился и разгромил отряд, посланный для противодействия его высадке на берег. Упоенный победой, смелый граф забыл о малочисленности своего подразделения и неотступно следовал за охваченным паникой противником до Мансуры. В итоге он оказался полностью отрезанным от главных сил, а мусульмане, осознав это, осмелели и пошли ему навстречу, усиленные гарнизоном Мансуры и подкреплениями из соседних районов. Враги сошлись лицом к лицу. Христиане сражались отчаянно, но постоянно прибывавшие вражеские отряды в конце концов окружили их со всех сторон, лишив всякой надежды не только на победу, но и на спасение. Граф д’Артуа был убит одним из первых, и когда Людовик пришел на помощь его бойцам, доблестный авангард был почти полностью перебит. От тысячи четырехсот человек осталось всего триста. Битва закипела с утроенной яростью. Французский король и его войско демонстрировали чудеса храбрости, а сарацины, которыми командовал эмир Кеккидун, бились так, словно вознамерились одним последним решительным ударом истребить новую европейскую рать, высадившуюся на их берегах. Когда выпала вечерняя роса, христиане вышли из сражения у Мансуры победителями и в большинстве своем были этому рады. Себялюбие не позволяло им признать, что отступление сарацин не было бегством, но их вожди со всей очевидностью понимали, что это фатальное сражение окончательно дезорганизовало христианскую армию и похоронило все надежды на грядущий триумф
[470].
