Прежде чем углубляться в историю охоты на ведьм, нелишне вспомнить, как церковники формировали в своих мифах нелепое олицетворение зла. Мы должны ознакомиться с primum mobile
[482] и понять, каким виделся людям тот, кто давал ведьмам в обмен на их души способность причинять страдания другим, пользуясь колдовскими приемами. Дьявола считали высокорослым, уродливым, покрытым шерстью призраком с рогами, длинным хвостом, копытами и крыльями дракона. В таком обличье он постоянно изображался монахами в их ранних мираклях и мистериях
[483]. В этих представлениях он был одним из главных действующих лиц и выполнял те же функции, что и клоун в современных пантомимах. Видя, как святые колотят дьявола дубинками, и слыша, как он воет от боли, когда уходит хромая, изувеченный ударом какого-нибудь удалого праведника, публика веселилась от души. Св. Дунстан
[484] обычно проделывал с ним свой знаменитый трюк: он хватал его за нос раскаленными докрасна щипцами и не отпускал до тех пор, пока «скалы и отдаленные лощины» не «оглашались его криками». Некоторые святые плевали дьяволу в лицо, что приводило его в ярость; другие отрезали куски от его хвоста, который, однако, всегда отрастал вновь. Тем самым он получал по заслугам, что очень нравилось зрителям, ибо все они помнили о тех пакостях, которые он подстраивал им и их праотцам. Люди верили, что дьявол старается поставить им подножку, для чего кладет свой длинный невидимый хвост у них на пути и внезапно дергает им в нужный момент; что он часто напивается, ругается, как извозчик, и настолько злобен и шаловлив в подпитии, что устраивает бури и землетрясения, губит урожаи и разрушает амбары, хлева и жилые дома правоверных; что он, дабы скоротать долгие зимние вечера, вгоняет в людей невидимые вертела, а также ходит по трактирам и угощается лучшими явствами, платя за них золотыми монетами, которые на следующее утро неизменно превращаются в куски сланца. Считалось также, что иногда, приняв образ крупного селезня, он прячется в камышах и нагоняет на усталых путников панический ужас мерзким кряканьем. Читатель, вероятно, помнит строки Бёрнса из его обращения к «дья’олу» («De’il»), столь удачно отражающие распространенное в старину поверие на этот счет:
Ae dreary, windy, winter night,
The stars shot down wi’ sklentin light,
Wi’ you mysel’ I got a fright
Ayont the lough;
Ye, like a rash-bush, stood in sight,
Wi’ waving sough.
The cudgel in my nieve did shake,
Each bristled hair stood like a stake,
When wi’ an eldritch stour, “quaick! quaick!”
Among the springs
Awa’ ye squattered, like a drake,
On whistling wings
[485].
Во всех дошедших до нас историях о дьяволе, имевших хождение в те времена, он фигурирует как безобразное, ничтожное, шкодливое привидение, получающее удовольствие от всевозможных причудливых проделок над многострадальным человечеством. Похоже, что первым, кто описал его без обычного глумления, был Мильтон. До него никто не изображал ангела, низринутого в бездну из-за своей гордыни, исполненным величия и достоинства богоборцем. Образы врага рода человеческого, созданные всеми прежними авторами, попросту смехотворны; Мильтон же сделал его по-настоящему страшным. В этом отношении средневековые писатели-теологи проявили себя как бездарные графоманы. Они, несомненно, стремились представить князя тьмы как можно более ужасным, но в их Сатане нет ничего величественного и истинно устрашающего. Напротив, это низкий, подлый бес, которого легко одурачить и выставить на посмешище. Однако, как удачно подметил один современный автор
[486], тема эта серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Изваяние какого-нибудь индуистского божества в диком, гротескном обличье и нелепой позе, извлеченное из первоначального антуража и экспонируемое в музее при свете дня, кажется просто смешным; но мысленно верните его во тьму построенного в его честь зловещего храма, вспомните о принесенных ему жертвах, истекавших кровью на алтаре или раздавленных псевдоколесницей, и ваш сарказм сменится отвращением и ужасом. Таким образом, если относиться к суеверным видениям предков как к обычному безумию, то можно какое-то время потешаться над их недомыслием, но если вспомнить, что неверные и зловещие представления о первопричине зла породили веру в ведовство, которая пропитала все общественные слои и подвигнула умнейших и терпимейших на убийства и деяния, едва ли менее жестокие, что при этом умные и красивые люди, молодежь и старики, мужчины и женщины посылались на костер или эшафот, то все ощущения и эмоции уступят место изумлению оттого, что такое вообще могло произойти, и чувству горького унижения при мысли о том, что страшное заблуждение было столь же продолжительным, сколь и всеобщим.
Рассказывая о дьяволе, нельзя пройти мимо несметного количества подчиненных ему демонов, которым в воззрениях гонителей ведьм отводилась немаловажная роль. Труды Беккера, Лелуайе, Бодена, Дельрио и Де Ланкра
[487] изобилуют описаниями отличительных черт бесов и функций, которые те якобы выполняют. Данные, легшие в основу нижеследующего беглого обзора представлений о ведьмах, я, проделав немалый объем работы, почерпнул как у этих авторов, трое из которых участвовали в судебных процессах над ведьмами и базируются в своих сочинениях на признаниях подозреваемых и показаниях свидетелей, так и из более поздней книги месье Жюля Гарене. Тех, кто хочет узнать больше, я отсылаю к трудам по данному вопросу. На каждой их странице достаточно сведений, чтобы содрогнуться от стыда и ужаса; но наше повествование не будет запятнано вещью столь несказанно унизительной и отвратительной, как их полный перечень. Отобранное характеризует массовую веру в полном объеме; обратившись к произведениям демонологов за более подробной информацией, читатель только потеряет время. Вникая в неописуемые прихоти извращенных умов, он не узнает ничего нового, если только он, подобно Стерну
[488], не нуждается в дополнительных подтверждениях того, «каким зверем является человек». В этом случае он найдет там многое, что убедит его в том, что данное сравнение оскорбительно для зверя.
