Составлено в Париже 25 мая 1672 года. (Подпись) Сен-Круа».
Это ревностное настояние вызвало, вопреки желанию его автора, не уважительное стремление его исполнить, а любопытство. Шкатулку открыли и обнаружили какие-то документы, а также несколько пузырьков с жидкостью и пакетиков с порошком. Последние были переданы в химическую лабораторию для анализа, а бумаги остались у полицейских. Среди них была найдена долговая расписка маркизы де Бренвилье на сумму тридцать тысяч франков, оплачиваемая по векселю на имя Сен-Круа. Другие бумаги были более важными, так как изобличали маркизу и ее слугу Лашоссе в недавних убийствах. Как только она узнала о смерти Сен-Круа, попыталась завладеть его бумагами и шкатулкой, но, получив отказ, поняла, что нельзя терять ни минуты, и немедленно покинула Париж. Наутро полиция напала на ее след, но ей удалось бежать в Англию. Лашоссе оказался не столь удачлив. Ничего не зная о той роковой случайности, что вывела его на чистую воду, он не помышлял об опасности. Он был арестован и предан суду; его пытали, и он признался, что отравил братьев д’Обрэ и получил за это от Сен-Круа и мадам де Бренвилье сто пистолей и обещание пожизненной ренты. Его приговорили к колесованию, а маркизу (заочно) – к отсечению головы. Он был казнен в Париже, на Гревской площади, в марте 1673 года.
Ла Бренвилье, судя по всему, безвыездно прожила в Англии около трех лет. В начале 1676 года, решив, что накал преследования спал и можно рискнуть вернуться на континент, она тайно приехала в Льеж. Несмотря на принятые ею меры предосторожности, французские власти были вскоре проинформированы о ее возвращении, и с муниципалитетом этого города была быстро достигнута договоренность, давшая агентам французской полиции право на арест преступницы в пределах его юрисдикции. С этой целью из Парижа выехал Дегре, офицер Maréchaussée
[595]. По прибытии в Льеж он узнал, что маркиза нашла убежище в одном из женских монастырей. Оттуда рука закона, хоть и длинная, но не всевластная, извлечь ее не могла, но Дегре был не из тех, кто пасует перед препятствиями, и решил добиться хитростью того, чего нельзя было добиться силой. Переодевшись священником, он сумел проникнуть в монастырь и добиться встречи с ла Бренвилье. Он сказал, что он француз, который, проезжая через Льеж, не мог позволить себе покинуть город, не нанеся визита даме, чьи красота и невзгоды сделали ее столь знаменитой. Комплимент потешил тщеславие маркизы. Дегре, если воспользоваться вульгарным, но метким выражением, понял, что «нащупал ее слабую струну», и продолжал осыпать ее словами любви и восхищения до тех пор, пока обманутая маркиза окончательно не утратила бдительность. Она без особых колебаний согласилась встретиться с ним за стенами монастыря, где продолжение их интрижки было более уместным. Верная договоренности с новоявленным «возлюбленным», она пришла в условленное место и оказалась не в объятиях вздыхателя, а под арестом у полицейского.
Процесс по ее делу продвигался быстро. Доказательств было в избытке. Для вынесения приговора хватило бы и признания Лашоссе, подтвержденного его публичным предсмертным заявлением, но судьи располагали еще и такими уликами, как странный документ, прикрепленный к шкатулке Сен-Круа, бегство маркизы из страны и, что изобличало ее в наибольшей степени, найденная среди вещей Сен-Круа бумага, которая была написана ее собственной рукой и представляла собой подробный отчет о всех совершенных ею злодеяниях, включая убийство отца и братьев, составленный в выражениях, не позволяющих сомневаться в ее виновности. Пока шел суд, Париж бурлил. Все только и говорили, что о ла Бренвилье. Все детали ее преступлений сообщались в газетах, которые раскупались с лихорадочной быстротой, и мысль о тайном отравлении впервые зародилась у сотен тех, кто позднее к нему прибегнул.
16 июля 1676 года Высший уголовный суд Парижа признал маркизу виновной в убийстве отца и братьев и покушении на жизнь сестры
[596]. Приговор предписывал привезти ее, босоногую, с веревкой на шее и с зажженным факелом в руке, на повозке к главному входу в Собор Парижской богоматери, где она должна была прилюдно сделать amende honorable
[597]; оттуда ее надлежало доставить на Гревскую площадь и там обезглавить. После этого ее тело должно было быть сожжено, а пепел – развеян по ветру.
По вынесении приговора маркиза полностью признала свою вину. Она, казалось, не боялась смерти, но это свидетельствовало скорее об отчаянии, чем о силе духа. Мадам де Севинье пишет, что, когда маркизу везли на повозке к месту казни, она умоляла исповедника заставить палача встать на помосте так, чтобы она не видела за ним «этого подлеца Дегре, заманившего ее в ловушку». Кроме того, она спросила каких-то женщин, прильнувших к окнам, чтобы понаблюдать за процессией, чего, мол, уставились, и добавила: «Дивное, видать, зрелище!» На эшафоте она смеялась и умерла так же, как и жила, – нераскаянной и бессердечной. Наутро парижане толпами устремились к месту казни, чтобы собирать ее прах и хранить его как реликвию. Они считали ее святой мученицей и верили, что Господь милостиво наделил ее пепел силой исцеления от всех болезней. Известно немало случаев, когда людская глупость канонизировала тех, чьи претензии на святость были крайне сомнительны, но то отвратительное недомыслие, которое толпа проявила в данном эпизоде, является непревзойденным.
Незадолго до ее казни было назначено следствие по делу месье де Панотье, казначея провинции Лангедок и генерального сборщика податей в пользу духовенства, которого дама по фамилии Сен-Лоран обвинила в том, что он отравил ее мужа, предыдущего генерального сборщика, дабы занять его пост. Обстоятельства этого дела так и не были обнародованы, и было оказано сильнейшее давление сверху, чтобы оно не переросло в судебный процесс. Было известно, что этот человек водил дружбу с Сен-Круа и мадам де Бренвилье, и подозревали, что те снабдили его отравой. Маркиза, однако, отказалась сообщать что-либо, что могло подтвердить его преступный умысел. В итоге, после того как Панотье несколько месяцев просидел в Бастилии, расследование было замято.
Одним из сообщников Панотье тогдашние сплетники называли кардинала де Бонзи. С доходов от своих владений кардинал обеспечивал выплату ряда крупных ежегодных рент, однако в тот период, когда отравление вошло во Франции в моду, все получатели ренты один за другим поумирали. Впоследствии кардинал, касаясь этих людей в разговорах, имел обыкновение говорить: «Благодаря моей счастливой звезде я пережил их всех!» Какой-то остряк, увидев однажды, как святой отец едет с Панотье в одной карете, воскликнул, намекая на эту фразу: «Вон едут кардинал де Бонзи и его счастливая звезда!»
