Что касается ордалии водой, то при ней к подобным ухищрениям не прибегали. Ей судили только бедных и незнатных, и тонули ли они или держались на воде, было не так уж важно. Обвиняемых, как и ведьм более поздних времен, бросали в пруд или реку; если они шли ко дну, их друзьям оставалось утешаться сознанием их невиновности, а если они плыли по воде, их признавали виновными. В обоих случаях общество от них избавлялось.
Из всех ордалий, которые духовенство приберегло для себя, была такая, при которой доказать вину того или иного священника, будь он хоть трижды виновен, было практически невозможно. Она называлась corsned и проводилась следующим образом. На алтарь клали кусок ячменного хлеба и кусок сыра, после чего обвиняемый священник в полном церковном облачении и при наличии всех помпезных атрибутов римско-католического обряда произносил определенные заклинания и истово молился в течение нескольких минут. В молитве он призывал Господа в случае своей виновности ниспослать архангела Гавриила, дабы тот, заткнув ему глотку, не дал ему проглотить хлеб и сыр. Судя по сохранившимся документальным свидетельствам, ни один из прошедших эту ордалию священников не подавился
[644].
Когда при папе Григории VII развернулись дебаты о том, стóит ли вводить в Кастилии григорианское песнопение вместо мосарабского
[645], введенного в ее церквах св. Исидором Севильским, это вызвало бурю негодования. Церкви отказывались принимать нововведение, и было предложено решить дело поединком между двумя воинами, по одному с каждой стороны. Духовенство не соглашалось на способ разрешения спора, который считало нечестивым, но не имело ничего против того, чтобы испытать достоинства каждого песнопения ордалией огнем. Для этого был разведен большой костер, куда бросили по одной книге григорианского и мосарабского песнопений, дабы пламя рассудило, какое из них более угодно Всевышнему, не став сжигать оное. Кардинал Бароний, который пишет, что был свидетелем чуда, сообщает, что, как только книга григорианского песнопения оказалась в огне, она выскочила оттуда нисколько не поврежденной и с превеликим шумом. Все, кто при этом присутствовал, подумали, что святые решили дело в пользу папы Григория. Вскоре костер погасили, но – о, чудо! – книга св. Исидора, хоть и была покрыта золой, нисколько не пострадала. Она даже не нагрелась. После этого было решено, что обе книги равно угодны Господу и должны использоваться поочередно во всех церквах Севильи
[646].
Если бы вопросы, решаемые посредством ордалий, ограничивались клерикальными спорами, то миряне вряд ли имели бы против них хоть какие-то возражения; но когда ордалии объявлялись средством разрешения всех мыслимых разногласий между двумя людьми, это неизбежно вызывало противодействие со стороны всех тех, чьей главной добродетелью было личное мужество. Дворянство стало относиться к ордалиям с настороженностью и неодобрением с самых незапамятных времен. Они были исключительно эффективным орудием в руках духовенства, которое, на словах декларируя приверженность божественному волеизъявлению, на деле стремилось к тому, чтобы сделать церковь апелляционным судом в последней инстанции во всех делах – и гражданских, и уголовных. А дворяне предпочитали древний способ разрешения споров – единоборство – не только по этой причине, которая уже сама по себе являлась для этого достаточным основанием, но и потому, что оправдание, добытое в сражении, где нужно было проявлять храбрость и умение, внушало лицам их сословия куда больше доверия, чем ордалии, при которых не требовалось проявлять ни того, ни другого. К указанным причинам можно добавить еще одну, которая, вероятно, сыграла в предпочтении, отдаваемом судебному поединку, бóльшую роль, чем все остальные. В период зарождения благородного рыцарского сословия война, несмотря на шумные протесты духовенства, была, по сути, единственным родом занятий и единственным элегантным развлечением аристократии. Возвышенный дух рыцарской чести набирал силу, и подвергнуть его сомнению означало быть вызванным на поединок в присутствии толпы зрителей, чей одобрительный вердикт был куда более приятен, нежели холодное и формальное оправдание путем ордалии. Лотарь, сын Людовика I, отменил в своих владениях ордалии огнем и крестом, но в Англии они были запрещены распоряжением королевского совета лишь на раннем этапе царствования Генриха III. Тем временем крестовые походы вознесли рыцарское сословие на самую вершину славы. Вскоре дух рыцарства привел к ниспровержению системы ордалий и заложил непоколебимо прочную основу под судебный поединок. Да, вместе с отмиранием рыцарства как сословия рыцарский турнир и поединок на ристалище отошли в прошлое, но дуэль, их отпрыск, дожила до наших дней, вопреки попыткам мудрецов и философов ее искоренить. Из всех заблуждений, оставшихся нам в наследство от эпохи варварства, это оказалось самым живучим. Оно сделало здравомыслие людей антитезой их чести, поставило рассудительного человека на один уровень с глупцом и вынудило тысячи тех, кто его осуждал, смириться с ним или прибегнуть к нему.
Те, кого интересует, как именно проводились эти поединки, могут обратиться к труду просвещенного Монтескьё, где нормы проведения древних дуэлей изложены во всем их изобилии и многообразии
[647]. В той его части, где говорится о простоте и совершенстве правил дуэлей, автор верно подмечает, что наряду с большим количеством мудреных споров, разрешавшихся самым дурацким образом, было множество глупых конфликтов, разрешавшихся с исключительным благоразумием. Лучшее тому подтверждение – мудрые и благочестивые правила абсурдных и богопротивных по своей природе судебных поединков.
Во времена между крестовыми походами и новой эрой, начало которой было положено изобретением пороха и книгопечатания, возникла более рациональная система законодательства. Жители городов, занятые ремеслами и торговлей, охотно оставляли решение любых возникавших между ними противоречий на усмотрение судей и магистратов. В отличие от высшего сословия привычки и манеры горожан не побуждали их вызывать друг друга на дуэль по малейшему поводу. Споры из-за цены мешка зерна, кипы сукна или коровы могли быть с более благоприятным исходом улажены мэром или бейлифом округа. Даже воинственные рыцари и дворяне при всей их вздорности и сварливости начинали понимать, что, слишком часто прибегая к судебному поединку, они утратят свое достоинство и величие. Того же мнения придерживались и правительства, не раз ограничивавшие круг судебных дел, при решении которых дозволялось доходить до этой крайности. Во Франции перед вступлением на престол Людовика IX дуэли разрешались только в делах об оскорблении Величества, изнасиловании, поджоге, убийстве по найму и ночной краже со взломом. Людовик IX, сняв все ограничения, узаконил дуэли в гражданских делах. Результаты не внушали оптимизма, и в 1303 году Филипп Красивый ограничил сферу законности дуэлей делами о государственных преступлениях, изнасилованиях и поджогах в уголовном и об оспаривании наследства – в гражданском судопроизводстве. Рыцарям было разрешено рассматривать дела о рыцарской чести собственными силами и защищать ее или мстить за ее поругание во всех соответствующих случаях.
