Тогда я попросил его дать мне что-нибудь, на чем есть его кровь, и он тут же послал за подвязкой, коей его рука была перебинтована вначале. Я велел слуге принести таз с водой, как если бы я хотел вымыть руки, а сам взял пригоршню имевшегося в моем кабинете порошка железного купороса и растворил его во вскоре принесенной воде. Как только мне принесли окровавленную подвязку, я положил ее в таз, попутно наблюдая за м-ром Хауэллом, который разговаривал в углу комнаты с каким-то джентльменом и не обращал на меня ни малейшего внимания. Вдруг он вздрогнул, будто ощутил в себе некую необычную перемену. Я спросил у него, что его беспокоит. “Не знаю, что меня беспокоит, но я больше не чувствую боли. Мне кажется, что по моей руке, словно покрытой влажной холодной салфеткой, растеклась приятная прохлада, которая сняла воспаление, мучившее меня прежде”. На это я ответил: “Раз уж мое лекарство принесло вам такое облегчение, советую вам снять все ваши пластыри и заботиться лишь о содержании раны в чистоте, не допуская ее перегрева и переохлаждения”. Об этом вскоре доложили герцогу Бекингему, а немного позднее – королю, и они оба проявили к этой истории повышенный интерес. Я же тем временем пообедал и, вынув подвязку из воды, расстелил ее сушиться подле сильного огня. Она уже почти высохла, когда явился запыхавшийся слуга м-ра Хауэлла и сообщил, что его хозяин почувствовал такое же жжение, как и прежде, если не большее, ибо руку жжет так, будто она находится меж раскаленных углей. Я ответил, что, несмотря на случившееся, его хозяину вскоре полегчает, потому что знаю причину происшедшего и сделаю все от меня зависящее, чтобы у него прошло воспаление, что, возможно, произойдет скорее, чем он (слуга) вернется домой. Я добавил, что в том случае, если его хозяин не почувствует облегчения, ему следует незамедлительно явиться ко мне повторно, а если почувствует, то может не приходить. Сразу же после ухода слуги я снова положил подвязку в воду, и он, придя домой, обнаружил, что его хозяину ничуть не больно. Короче говоря, боль ушла безвозвратно, и в течение пяти-шести дней раны зарубцевались и полностью зажили».
Такова необычайная история, поведанная сэром Кенелмом Дигби. Другие врачеватели той поры были не менее претенциозны. Для излечения не всегда считалось необходимым пользоваться симпатическим порошком или оружейным бальзамом. При наличии шпаги, которой была нанесена рана, представлялось достаточным «намагнитить» ее рукой (первый проблеск «животной» теории). Утверждали, что если провести пальцами вверх по шпаге, то раненый ощутит немедленное облегчение, а если направить это движение вниз, он почувствует невыносимую боль
[279].
Тогда же было в ходу еще одно весьма необычное представление о силе и потенциальных возможностях магнетизма. Считалось, что на человеческой плоти можно создать симпатический (сочувственный) алфавит, посредством которого люди могли бы переписываться друг с другом и передавать свои сообщения практически мгновенно, независимо от разделяющего их расстояния. Из рук двух человек вырезáли по кусочку плоти и осуществляли их незамедлительную взаимную пересадку. Вырезанный кусочек врастал в руку реципиента, но, как полагали, сохранял настолько сильное сочувствие конечности донора, что последний всегда ощущал любое повреждение, нанесенное его прежней плоти. На эти пересаженные кусочки путем татуировки наносились буквы алфавита, после чего любому из этих двух человек, разделенных хоть Атлантикой, было якобы достаточно уколоть руку магнетической иглой, чтобы его друг немедленно принял сообщение о том, что «телеграф» включен. Любая буква, которой он касался иглой на своей руке, должна была отзываться уколом на руке его корреспондента.
Современником сэра Кенелма Дигби был не менее известный м-р Велентайн Грейтрекс, который, не упоминая о магнетизме и не претендуя ни на какую теорию, вводил себя и других в заблуждение, имеющее гораздо больше общего с практикуемым в наши дни животным магнетизмом, нежели с модным в ту пору минеральным магнетизмом. Он был сыном зажиточного и хорошо образованного ирландского дворянина из графства Корк. В раннем возрасте он впал в меланхолию, а по прошествии лет утвердился в странной, не дававшей ему покоя ни днем, ни ночью мысли, что Всевышний наделил его даром исцеления золотушных. Он поведал об этом своей жене, и она без обиняков назвала его дураком. Несмотря на авторитетность автора сего суждения, он был не вполне уверен в его истинности и решил испытать себя. Через несколько дней Грейтрекс отправился к некоему Уильяму Мейеру из Солтерсбриджа в Лисморском приходе, у которого было тяжелое золотушное поражение глаз, щеки и гортани. На этого человека, который был глубоко религиозным, он наложил руки, погладил его и горячо помолился за него. Он имел удовольствие констатировать, что за несколько дней состояние больного существенно улучшилось, и в конце концов стал свидетелем его полного выздоровления с помощью других лекарств. Этот успех укрепил его веру в возложенную на него божественную миссию. День за днем он получал новые послания свыше, согласно которым был призван лечить и малярию. С течением времени Велентайн добавил к перечню исцеляемых им недугов эпилепсию, язвы, боли и хромоту. Все графство Корк было потрясено выдающимся врачом, которому не было равных в тех случаях, когда болезнь усугублялась ипохондрией и депрессией. Согласно его собственным словам
[280], к нему обращалось так много народу из разных мест, что у него не оставалось времени на собственное дело и на общение с семьей и друзьями. Три дня в неделю, с шести утра до шести вечера он занимался лишь наложением рук на визитеров. Тем не менее к нему стекалось так много людей, что соседние городки были не в состоянии обеспечить их жильем. В связи с этим он съехал из своего деревенского дома и перебрался в Йол, куда устремилось так много больных не только со всей Ирландии, но и из Англии, что местные власти опасались эпидемий. Увидев его, некоторые из этих доверчивых бедняков начинали биться в конвульсиях, и он возвращал их в нормальное состояние мановениями руки и молитвами. Мало того, он утверждал, что прикосновение его перчатки избавляло людей от боли и что однажды он изгнал из женщины нескольких бесов, терзавших ее днем и ночью. «Поднимаясь в ее горло, – пишет Грейтрекс, – каждый из этих бесов словно душил ее». Из этого явствует, что у женщины была самая обыкновенная истерия.
Священники Лисморской епархии, имевшие, видимо, куда более четкое представление о притязаниях Грейтрекса, чем их прихожане, решительно воспротивились новоявленному проповеднику и чудотворцу. Ему велели явиться в церковный суд и запретили впредь заниматься наложением рук, но он оставил предписания духовенства без внимания. Веря, что сами небеса наделили его сверхъестественными способностями, он, как и прежде, вызывал у людей судороги и вновь приводил их в чувство почти так же, как это делают нынешние магнетизеры. Наконец его репутация настолько возросла, что лорд Конуэй прислал ему из Лондона письмо, в котором просил его немедленно приехать, дабы исцелить мучительную головную боль, от которой уже несколько лет страдала его жена и перед которой оказались бессильны лучшие доктора Англии.
