— Без крайностей, — сказала Эсме. — Если я хочу проучить приятеля, это не значит, что я собираюсь стать паинькой вроде тебя. Справедливость не в моде. Несправедливость в моде. И точка.
— Но в этом мире нужно делать то, что правильно, а не только то, что модно, — сказала судья Штраус. — Я понимаю ваше положение, Эсме. В ваши годы я несколько лет промышляла конокрадством, прежде чем поняла…
— Не желаю слушать ваши занудные рассказы, — зарычал Граф Олаф. — Мне нужны только три точные фразы, которые скажет нам Дьюи, а если нет, то, как только я произнесу «десять», судьбе будет угодно, чтобы он был застрелен из гарпунного ружья. Раз!
— Не надо! — воскликнула судья Штраус. — Во имя закона!
— Два!
— Не надо! — взмолился Джером Скволор. — Во имя несправедливости!
— Три!
— Прекратите! — приказала Вайолет, а её брат и сестра согласно кивнули.
Бодлеры, как, я полагаю, и вы сами, поняли, что стоящие рядом с ними взрослые не станут предпринимать абсолютно ничего, чтобы помешать Графу Олафу сосчитать до десяти и нажать курок гарпунного ружья, судья Штраус и Джером Скволор в очередной раз подведут их, как подводили уже столько благородных людей. Но ещё Бодлеры понимали, что, если их сейчас подведут, плохо будет не им, по крайней мере не сразу. Плохо будет Дьюи Денуману. И без дальнейших слов трое детей выпустили руки взрослых и встали перед библиотекарем-подпольщиком, заслонив его собой.
— Загарпунить этого человека вам не удастся, — сказал Клаус Графу Олафу, сам себе не веря. — Сначала вам придётся загарпунить нас.
— Или бросить оружие, — сказала Солнышко.
Дьюи Денуман, судя по всему, онемел от изумления, но Граф Олаф лишь перевёл презрительный взгляд с библиотекаря-подпольщика на троих детей.
— А почему бы мне вас не загарпунить? — сказал он, и глаза его ярко вспыхнули. — Когда речь идёт об убийствах, я проявляю поразительную гибкость! Ха! Четыре!
Вайолет шагнула к Графу, нацелившему гарпун прямо ей в грудь.
— Бросайте оружие, Олаф, — сказала старшая Бодлер. — Неужели вы пойдёте на такое злодейство?
Граф Олаф моргнул, но ружье не опустил.
— Конечно, пойду, — сказал он. — Если этот подпольщик не скажет мне, как раздобыть сахарницу, я нажму на курок, кто бы передо мной ни стоял! Ха! Пять!
Клаус тоже шагнул вперёд и оказался рядом с сестрой.
— У вас есть выбор, — сказал он. — Вы можете решить не нажимать на курок!
— А ты можешь решить погибнуть от гарпуна! — закричал Граф Олаф. — Шесть!
— Пожалуйста! — взмолилась Солнышко, присоединяясь к брату и сестре.
Негодяй не шевельнулся, но трое Бодлеров, встав плечом к плечу, подходили все ближе и ближе к гарпунному ружью, все время закрывая собой Дьюи.
— Семь!
— Пожалуйста, — снова произнесла младшая Бодлер.
Бодлеры медленно, но уверенно шли навстречу гарпунам, и в тишине вестибюля были слышны лишь их шаги, не считая визгливого голоса Олафа, который выкрикивал следующие числа.
— Восемь!
Они подошли ещё ближе.
— Девять!
Дети сделали последний шаг и молча положили руки на гарпунное ружье, которое даже сквозь белые перчатки было холодное как лёд. Они попытались выдернуть оружие из рук Графа Олафа, но их первый опекун держал его крепко, и несколько долгих секунд и дети, и взрослый молча и неподвижно стояли вокруг ужасного оружия. Вайолет глядела на крюкообразный наконечник гарпуна, притиснутый к её груди. Клаус глядел прямо перед собой — на ярко-красный курок, который мог податься в любой момент, а Солнышко глядела в сверкающие глаза Олафа, пытаясь высмотреть хоть малейший проблеск благородства.
— А что мне делать? — спросил негодяй таким тихим голосом, что дети даже не знали, верно ли они расслышали его слова.
— Отдайте ружье, — сказала Вайолет. — Судьбе не угодно, чтобы вы совершили это злодеяние.
— Отдайте ружье, — сказал Клаус. — Судьбе не угодно, чтобы вы были негодяем.
— La Forza del Destino, — сказала Солнышко, и больше никто ничего не сказал. В вестибюле стало так тихо, что Бодлеры слышали, как Олаф набирает в грудь воздух, чтобы выкрикнуть слово «десять».
Но тут все внезапно услышали другой звук, а именно очень громкий кашель, — и в одно мгновение все изменилось, как часто бывает в этом жестоком мире. В одно мгновение можно зажечь спичку и запалить пожар, который унесёт бесчисленное множество жизней. В одно мгновение можно вынуть пирог из духовки и предложить десерт бесчисленному множеству гостей — если, конечно, пирог очень велик, а гости не очень голодны. В одно мгновение можно поменять несколько слов в стихотворении Роберта Фроста и посредством Гармонически-Поэтической Версификации передать сообщение союзникам, и в одно мгновение можно понять, где спрятан определённый предмет, и решить, пойти ли его раздобыть или пока оставить в тайнике, где его никогда не найдут и постепенно забудут о нем — все, кроме нескольких крайне начитанных и крайне отчаявшихся людей, о которых, в свою очередь, тоже все постепенно забудут, и так далее, и так далее, и так далее, и ещё несколько и так далее. Все это может произойти в одно мгновение, словно одно мгновение — это бездонная бочка, в которой надёжно, безопасно и аккуратно сокрыто множество животрепещущих тайн, например животрепещущие тайны отеля «Развязка» или громадного подводного каталога, спрятанного за его подёрнутым рябью отражением. Но в это конкретное мгновение бодлеровские сироты услышали кашель, не менее знакомый, чем громкий, и в это мгновение Граф Олаф повернул голову посмотреть, кто идёт, и поспешно сунул гарпунное ружье в руки Бодлерам, как только увидел человека в пижаме, сплошь расписанной изображениями денежных купюр, и с изумлённым выражением лица. В это мгновение Бодлеры вцепились в ружье, чувствуя его массивную мрачную тяжесть, и в это же мгновение ружье выскользнуло у них из рук и загремело, ударившись о зелёный деревянный пол, и в это мгновение они услышали «клац!» красного курка, и в это мгновение предпоследний гарпун со свистящим шелестом вылетел из ствола и, промчавшись по громадному вестибюлю под куполом, нашёл свою жертву — а здесь это выражение означает «Убил одного из находившихся в вестибюле».
— Что здесь происходит? — сурово спросил мистер По, поскольку судьбе было угодно, чтобы это не он погиб, пронзённый гарпуном, по крайней мере не в ту ночь со вторника на среду. — Мне в 174-м номере было прекрасно слышно, что здесь спорят. Так что же… — И в это мгновение он остановился и в ужасе уставился на троих сирот. — Бодлеры! — ахнул он.
