Илья Арапов не договорил – вошла стряпуха и ворчливо объявила, что рыба стынет, пора к столу.
– Вот, братья казаки, а у нас, оказывается, есть и более важное, нежели военная служба, дело – надобно рыбу изничтожить, покуда не совсем остыла. Ну и я виновен: гости на печь давно глядят, видно, каши хотят…
С шутками, подталкивая друг друга, за Ильей Федоровичем на кухню прошли его соратники, тесно уселись за стол и принялись за ужин.
Василий Иванов вдруг вспомнил:
– Батюшка атаман! В Бердинской слободе подходил к нам твой давний знакомец из яицких казаков Маркел Опоркин. А с ним был малолеток. Передавали тебе поклон и пожелание успешного похода.
Илья Федорович отставил ото рта начатый кус рыбы, с интересом спросил:
– Он что, Маркел, все так и пребывает при Андрее Афанасьевиче Овчинникове? Что сказывал?
– Сказывал, что государь Петр Федорович собирается самолично направиться с сильной воинской командой брать кремль Яицкого городка, где до сей поры отбивается полковник Симонов. Так и Маркел с ним якобы уходит туда же вместе со своими братьями.
– Тот малолеток, что при нем, сказывал мне Маркел, из самарцев будет, – вспомнил Илья Арапов. – Он ему не родной брат, а названый.
– Так оно и есть! – оживился, вспомнив, Гаврила Пустоханов, отодвигая миску с рыбными костями. – Тот самарец Тимошка просил тебя, Илья Федорович, прибыв в Самару, поклониться деду его, тамошнему купцу Даниле Рукавкину.
Илья Федорович едва рыбу не уронил: надо же такому быть! Сам видел внука Данилы и не расспросил толком о своем давнем-предавнем покровителе! Эх, Маркел, Маркел! И чего б не обмолвиться тебе, что Тимошка – внук Данилы?!
«Должно, Тимошка наказывал поклониться праху Данилы Рукавкина, потому как сам неведомо когда теперь возвернется в родной город… Что ж, коль счастливо дойду до Самары, сыщу место, где похоронен Данила, от себя поклонюсь праху за былую доброту человека и от внука поклон передам…»
– Знавал я того Данилу Рукавкина в отроческие годы, – негромко проговорил он, не поднимая взгляда от стола. – На малое время в Самаре дал он мне приют в своем доме. Так и жил бы, видит бог, до сей поры при нем, ежели не встретил бы неистового отца Киприана с его мечтой отыскать землю доли мужицкой – Беловодье.
Рядом с атаманом уронил голову Кузьма Петрович, загрустив о своем давнем житье-бытье. И его жизненная тропка однажды пересеклась с караванной тропой самарского купца Рукавкина…
Громыхнув скамьей, поднялся из-за стола походный атаман.
– Ну, будет, братья, измываться над рыбьими головами да квасом пузо наливать до безмерности. Завтра дел невпроворот, а теперь всем спать пора.
Ранним утром двадцать второго декабря, конно и на санях, отряд походного атамана Ильи Арапова выступил на Самару. Атаман ехал впереди своей команды. В спину дул порывистый холодный ветер. Отряд двигался быстро, благо коней и саней хватало…
Но еще быстрее, словно подстегиваемая поземкой, летела к далекой заснеженной Самаре для иных страшная, а простому люду радостная весть о приближении грозного народного воинства. Перепуганные попы в церквях предавали анафеме беглого казака, самозванца Емельку Пугачева, вставшего во главе несметного мужицкого войска, а черный люд ждал так внезапно объявившегося Петра Федоровича, своего государя-избавителя.
Часть II
Глава 1. Самара в ожидании…
1
Разгром и пленение корпуса полковника Чернышева, разгром корпуса генерал-майора Кара и его, под предлогом лихорадки, паническое бегство в Москву от остатков войска, брошенного в Бугульме, бессилие оренбургского губернатора Рейнсдорпа перед лицом восставших казаков и крестьян посеяли неописуемый страх среди помещиков Поволжья. Началось повальное бегство дворян из-за Волги, а это в свою очередь содействовало брожению в Первопрестольной, которая совсем недавно пережила страшную чуму и вызванный ею бунт.
Помещичьи холопы, завезенные в Москву из мест, охваченных восстанием, распространяли по московским площадям и улицам слухи о скором приходе государя Петра Федоровича, о предстоящем истреблении господ, о всенародной вольности, дарованной государем Петром Третьим.
Московский черный люд с нескрываемой надеждой прислушивался к известиям, долетавшим сюда из-под далекого и мало кому ведомого до сей поры Оренбурга…
Встревоженная не менее подмосковного и поволжского дворянства успехами Пугачева и его атаманов, императрица Екатерина Вторая гневным указом уволила из армии бывшего главнокомандующего войсками против Пугачева генерал-майора Кара, повелев ему навсегда удалиться в свою деревню, где он и жил до той поры, пока не был убит своими же крестьянами, выведенными из терпения его жестокостью.
Взамен нерешительного Кара Екатерина назначила одного из лучших в русской армии военачальников генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, участника Семилетней войны с прусским королем Фридрихом. К моменту начала восстания на Яике Бибиков находился в Петербурге, готовясь к отбытию в действующую армию фельдмаршала Румянцева, чтобы участвовать в войне против Турции.
Безоговорочно приняв столь неожиданное назначение, генерал-аншеф Бибиков 9 декабря 1773 года отбыл из Петербурга в Москву, а из старой столицы выехал в Казань, чтобы оттуда руководить войсками, направленными в его распоряжение. В Казань он прибыл 25 декабря и нашел ее почти пустой: ни губернатора Бранта, который отсиживался в Козьмодемьянске, ни главных чиновников, которые разбежались кто куда. Большинство дворян и именитое купечество также покинуло город и бежало на запад.
В ожидании подхода регулярных частей генерал-аншеф Бибиков приступил к формированию дворянского ополчения. В то же время он беспрестанно запрашивал командиров, идущих со своими полками и командами, о готовности начать военные действия по усмирению восстания в районах Поволжья, Башкирии, Каменного Пояса и под Оренбургом.
Бибикову сообщали о спешном передвижении из-под Петербурга Изюмского гусарского полка – 791 человек, Второго Гренадерского полка – 1852 человека, Нарвского и Владимирского пехотных полков – 1231 человек. Из Финляндии выступил Архангело-городский карабинерский полк – 942 человека. Из Польши двигались Чугуевский казачий полк – 493 человека и Петербургский карабинерский полк – 709 человек. По пути на Казань и на Среднюю Волгу находились четыре легких полевых команды – 2224 человека при 16 орудиях. Кроме того, в распоряжение генерал-аншефа Бибикова поступал также корпус, который принял на себя генерал-майор Фрейман после постыдного бегства Кара. Корпус насчитывал 3253 человека и располагался в Бугульме.
Всего к концу декабря 1773 года против восставшего народа было брошено около 16 тысяч регулярных солдат. И все же, довольно верно оценивая ситуацию, Бибиков писал президенту военной коллегии: «Не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятения. Тушить оное, кроме войск, в скорости не видно еще теперь способов, а могут ли на такой обширности войска поспевать и делиться, без моего объяснения представить можете». К тому же генерал-аншеф Бибиков и сам признавался в письме к Д. И. Фонвизину, что он «дьявольски трусил за своих солдат, чтобы они не сделали так же, как гарнизонные, не сложили оружие перед мятежниками».
