– Проклятье! Перепороть бы шомполами этих крикунов! – негодовал капитан Балахонцев, когда сержант Мукин отрапортовал ему о волнении среди поселенцев. – А у меня даже лишних лошадей нет послать нарочного в Сызрань, еще раз поторопить капитана Краевича с гусарами сикурсовать к Самаре. Казаков отсылать не с руки – теперь каждое ружье нам в обороне весомо!
Последние слова его услышал вошедший в канцелярию отставной казачий ротмистр Хопренин. Махнув ладонью по влажным седым усам, он по-петушиному боком, из-под надорванной левой брови, глянул на встревоженного коменданта.
– Об чем печаль твоя, Иван Кондратьевич? – спросил участливо ротмистр. Сбивая снег, он постукивал каблуками сапог о косяк двери.
Иван Кондратьевич ответил, едва сдерживая грубость: дел и так по горло, а эти отставные чины с пустыми разговорами да с расспросами лезут один за другим. Каждый храбрится принародно, а мизинцы, должно быть, в рукавах трусятся, будто заячьи хвосты…
– Уведомить надобно воеводу Иванова о прибытии главных сил воровского отряда в Алексеевск, да нарочные из Сызрани еще не воротились. И лошади в разгоне, а казаков строевых посылать не ко времени теперь. Вот и ломаю голову…
– Об том не тужи. – Хопренин удовлетворенно – мол, не боись, хозяин, не наслежу – оглядел сапоги. – Для такого дела я своих лошадей пошлю да и сани дам свои.
Иван Кондратьевич, обрадованный, шагнул к отставному ротмистру:
– Вот и славно! Заодно к воеводе и пойманных злодеев, чтоб их буйным ветром унесло, отправим. А он пусть в Симбирск ильбо в Казань к губернатору из ревности своей к службе спроводит для достойного спроса под батогами. – И к сержанту Стрекину: – Прикажи моим словом повязать злодеев накрепко парами, спина к спине, да и покидайте в сани. Кого, Петр, пошлешь в Сызрань? Я покудова рапорт приготовлю.
– Пошлю своего племянника да двух-трех отставных казаков при нем. На завтрашний великий христов праздник сочельника хотят навестить родных в Сызрани, – ответил Петр Хопренин. Утаил, что с племянником отправляет в узлах, подальше от воровских загребущих рук, самое ценное из пожитков, накопленных за долгую службу.
– Поспеши тогда, Петр, и шли сани прямо к канцелярии, – попросил Иван Кондратьевич и не сдержался, схватился руками за виски. – Страх как ломит голову! Будто в угарной избе переночевал.
– Должно, сон беспокойный был, – посочувствовал отставной ротмистр. – Мне сейчас повстречался протопоп Андрей, тако ж на головную боль жаловался. Еще сказывал, что вечером прибегал к нему отставной надворный советник Иван Коптяжев, известил о походе наших солдат и казаков под пригород Алексеевск. Причем оный Коптяжев просил протопопа, чтоб пожитки свои поставить в церковь.
– К чему это? – удивился Иван Кондратьевич и резко повернулся к сержанту Стрекину. – Пиши, голубчик, рапорт о походе под пригород и о показании побранных тамо злодеев.
– Коптяжев выговаривал, – ответил Петр Хопренин, – что ежели злодеи придут в город, то, бог даст, церквей грабить не станут из боязни божьей кары, тем и его пожитки спасены будут.
– И что же протопоп Андрей? – Иван Кондратьевич слушал болтовню отставного ротмистра вполуха, а сам следил, как быстро и чисто писал рапорт усердный и исполнительный сержант Стрекин. – Принял от того Коптяжева вещи?
– Протопоп Андрей, однако ж, в том ему отказал для того, что указами синода запрещено принимать в церкви вещи для поклажи.
– Разумно поступил протопоп, – одобрил действия священника Иван Кондратьевич. – Пусть тот надворный советник берет ружье да на земляную фортецию выходит с ворами биться, себя и свои пожитки оберегая.
– Так я пойду, – проговорил Петр Хопренин, видя, что коменданту не до разговоров, и ушел снаряжать лошадей. Иван Кондратьевич с нетерпением поглядывал в полузамерзшее, в дивных узорах, будто большие гусиные перья, окно. Он ждал с последними вестями в ночь еще посланного за денежную плату с разведкой до Алексеевска, а возможно будет, то и до Кинель-Черкасской слободы, отставного казачьего атамана Бердинской слободы Дмитрия Ерославцева.
«Не ухватили бы где того атамана воровские разъезды, – беспокоился теперь Иван Кондратьевич, твердым ногтем колупая намерзший на низ стекла лед. – Под пыткой дознаются, что в Самаре столь малая команда, ни часу не мешкая, кинутся все скопом, так что и дозорные мои не успеют нарочного с сообщением прислать… А по сполошному сигналу солдатам только на вал выбежать… А все ж наш и не совсем удачный выход под пригород озадачил того воровского атамана, в ночь поопасился подступить к Самаре, как замышлял поначалу!»
– Написал? – Иван Кондратьевич повернулся к столу, вытер влажный палец о левую ладонь, взял у сержанта Стрекина рапорт, прочитал, поставил подпись. – Вона и сани подъехали. Отдай пакет да самолично проверь с сержантом Мукиным, надежно ли те злодеи повязаны. А то, гляди, освободят руки, побьют наших курьеров и сбегут в воровскую команду, чтоб их всех буйным ветром унесло!
– Слушаюсь, господин капитан! – Сержант Стрекин живо запечатал рапорт, вскочил из-за стола и вместе с Мукиным вышел из канцелярии.
Иван Кондратьевич, у окна раскачиваясь с носков на пятки, проследил, как привели связанных пленников, как их уложили попарно в двое саней и, раскатываясь по скользкой дороге, погнали лошадей вниз к Волге, направляясь на Рождествено.
– Доехали бы счастливо, – вздохнул Иван Кондратьевич, все еще не теряя окончательно надежду на гусарские эскадроны, подошел к столу взять на ночь вынутые из-за пояса пистоли, сунул их на привычное место, машинально проверил, легко ли вынимается из ножен длинная шпага…
Дмитрий Ерославцев появился спустя полчаса. Лет за пятьдесят с небольшим, коренастый и резкий в движениях, он чуть ли не одним рывком распахнул полушубок, выхватил из бокового кармана изрядно помятый, но чистый еще платок, старательно вытер жесткие усы, окладистую старообрядческую бороду, а сам не спускал с коменданта настороженного взгляда, словно капитан Балахонцев, а не он ему, должен был выкладывать последние новости о воровских шайках. Темные мешки под глазами издали казались подгоревшими корочками печеной тыквы.
– Не томи, атаман, сказывай, что проведал своим выходом из Самары? – Иван Кондратьевич шагнул от стола навстречу Ерославцеву, выказывая тем свое беспокойство. – Знать мне надобно, что несет воровской паводок от разбойных яицких берегов к нашему самарскому плетню?
Ерославцев так же рывком стащил лисью шапку, тряхнул ею, как купец трясет меха перед привередливым покупателем, медленно выговорил:
– Плохие вести привез я, Иван Кондратьевич, потому и слово слову костыль подает… – Прошел и сел на лавку у среднего окна в сторону рыночной площади, на которой кучками собирались самарцы, сходились, снова расходились, выспрашивая друг у друга, кто и что прознал о воинстве объявившегося государя Петра Федоровича. – Как миновал в ночь сторожевые пикеты у рогаток на Оренбургском тракте, направился до Нижней Падовки. Воры из нее, остерегаясь наших казаков, в малом числе быв, ушли в пригород. Тамо я ночь перебыл у давнего знакомца, на сеновале укрывшись около слухового оконца. Не спали оба, чтоб ненароком не пропустить воровского тайного для Самары набега и чтоб сполошным выстрелом упредить пикетчиков у рогаток. Однако все было тихо. Поутру, еще затемно, поехал дале, а как стал приближаться к хуторам казацкого сотника Алексея Углицкого да регистратора Якова Овчинникова, приметил верхом едущих воров, человек с двадцать или чуток поболе. За теми ворами сани ехали, а в санях пожитки побросаны. Я спешно укрылся в овраге за кустами, благо кусты те инеем опущены, будто весенней листвой, и не просматриваются. Боялся: не дай бог воры след приметят… Да по счастью моему те разбойники заехали на хутор алексеевского казачьего атамана Якова Чепурнова, подняли ворота с петель да пожитки из дома вынесли, зерно в мешках на сани покидали, трех коней из конюшни вывели, коров да овец погнали к хуторам Углицкого и Овчинникова. И тамо тако ж пограбили изрядно.
