Царь имел возможность перепроверить сообщения по прямому телефонному проводу с Петроградом. Его кабинет был связан «вертушкой» с Палисандровой гостиной в покоях императрицы в Александровском дворце в Царском Селе. Но звонков не последовало. Возможно, что вопреки всему Николай II верил, что, может быть, Распутин жив. И потому монарх решил отложить важные решения до 18 декабря, не покидая Ставку в Могилеве.
Утром следующего дня, когда царь вместе с наследником посетили литургию в штабной церкви, монарх сохранял в тайне содержание мрачных телеграмм. Ни сын, ни свита еще не знали о громком убийстве в столице. Однако многие обратили внимание на печальный вид монарха.
Эта озабоченность накручивалась текущей телеграфной перепиской с супругой. В 11 часов 42 минуты императрица в новой телеграмме умоляла: «…мне страшно необходимо твое присутствие». При этом утренний завтрак, который обычно начинался в 12:30, прошел как обычно: с тремя блюдами, мадерой и красным крымским вином в виде дижестива.
Однако, едва выйдя из-за стола, царь отправился в аппаратную и послал жене телеграмму: «Выезжаю в 4:30».
События в Петрограде к этому моменту приобретали небывалый размах. Александра Федоровна, в нарушение судебных процедур и превысив полномочия, взяла в свои руки ход расследования: от имени Николая II санкционировала задержание одного из самых близких к царской семье людей – великого князя Дмитрия Павловича.
Вот почему 18 декабря в 15:45 в Могилев от царицы пришла новая телеграмма: «Приказала Максимовичу
[80] твоим именем запретить Д(митрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д(митрий) хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца»
[81].
Получалось, что по ее распоряжению Дмитрий Павлович был помещен под домашний арест. Императрица требовала, чтобы его судили полевым судом, а это могло быть только в одном случае – в случае его измены. И, видимо, такой вопрос поднимался неслучайно.
Днем Николай II находился в Ставке на совещании. Русское командование должно было рассматривать весеннее наступление на фронтах и его координацию с союзниками. Для этого в Могилев прибыл генерал Генштаба Данилов. В своих мемуарах он вспоминал: «Начавшись с утра, оно шло под председательством Государя и в присутствии генерала Гурко, замещавшего больного начальника штаба генерала Алексеева. Однако после перерыва для завтрака в среде совещавшихся почувствовалось какое-то замешательство. Стал передаваться шепотом слух о получении из Царского Села какой-то важной телеграммы, требовавшей спешного отъезда Государя из ставки в столицу. Совещание было скомкано. Оно шло довольно беспорядочно, прерывалось какими-то дополнительными сведениями, получавшимися из Царского Села и остававшимися для нас секретными…»
[82]
Обычно об отъездах царя извещалось заранее, а подготовка к путешествию в столицу занимала несколько дней. Время всегда было необходимо для сбора челяди государя и организации охраны, которой руководил Борис Александрович Герарди – полковник отдельного корпуса жандармов, начальник дворцовой полиции. Список мероприятий включал в себя действия секретной агентуры в среде революционеров и наблюдения за лицами как местными, так и приезжими, выяснение личности этих людей, перлюстрацию корреспонденции и даже санитарные и противопожарные мероприятия в пунктах прохождения царского поезда. В стране, где имелись революционеры-террористы, любое передвижение по железной дороге было чревато покушением. Печальный пример такого железнодорожного теракта имел место во времена отца Николая II – Александра III. Кроме того, в воюющей стране следовало опасаться и диверсантов противника, которые, возможно, имели свою агентуру в Могилеве. Но 18 декабря на сборы и мероприятия было отведено всего 2 часа.
Внезапное решение царя об отъезде в столицу удивило штабистов и генералитет Ставки Верховного. Заинтригованные, многие из них гадали о причинах спешки. В штабной столовой дежурный по Ставке генерал Кондзеровский встретил неожиданно прибывшего в Могилев генерал-адъютанта, графа Татищева. Появление царедворца придавало происходящему характер интриги. Дежурный генерал обратился к нему с естественным вопросом о цели визита, и, к удивлению, гость прямо в штабной столовой публично объявил об убийстве Распутина. Офицеров, свидетелей громкого диалога, охватило ликование. На радостях они вскрыли шампанское и пили за здравие убийц. А в это же время – в 16:30 – царский поезд отошел от перрона вокзала в Могилеве.
Николай II выезжал в Царское Село, откуда он желал лично контролировать ход следствия. Дело касалось не только смерти фаворита, но и царских родственников, а в отношении них монарх сам должен был принять решение.
2.
Первые сведения, сообщенные в телеграмме, переданной полковником Ротко, представляли собой довольно точное описание места преступления и даже обстоятельств убийства. Они были составлены на основе свежих показаний, данных городовым 2-го участка Адмиралтейской части Ефимовым и городовым 3-го участка Казанской части Власюком начальнику сыскной полиции Петрограда. Полицейская будка Ефимова находилась на противоположной от дворца Юсуповых стороне реки Мойки – на Морской улице, между домами 61-ми 63-м. Здесь помещался 2-й полицейский участок 2-й Адмиралтейской части. От набережной у Юсуповского дворца к Морской улице ведет пешеходный Почтамтский мостик. А фасад здания и садик слева от дворца видны отлично. В ту ночь Ефимов был на дежурстве на спецпосту возле участка и по инструкции не имел права от него отлучаться.
Только этот полицейский мог сообщить наиболее интересные сведения, процитированные в телеграмме, которые есть смысл повторить еще раз: «…кто-то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя, причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно-походной форме».
Может возникнуть естественный вопрос: а возможно ли было городовому в декабрьскую ночь разглядеть то, что происходило на другой стороне, пусть и неширокой реки Мойки? Да, это было возможно, и вот почему: прямо у деревянного забора-штакетника, уходившего в сторону от дворца, с внешней стороны, в том месте, где стоят декоративные столбы, на расстоянии не более трех метров находился уличный газовый фонарь. А с противоположной стороны Мойки, там, где располагалась полицейская будка постового, стояли разноуровневые фонари в два ряда: невысокие вдоль ограждения у реки и высокие вдоль дороги. Пространство события было хорошо освещено. Но этот же свет, который помог полицейскому разглядеть убийство, помог и убийце попасть в жертву.
К тому же в снежную зиму для расчистки пространства во дворе перед домом 92, где разворачивались автомобили, дворники сгребали к ограде снег. К 17 декабря там уже были большие сугробы. Именно на эти сугробы в погоне за жертвой и вбежал убийца в военно-походной форме и оказался выше ограды и, таким образом, попал в прямой свет фонаря.
