Здесь следует сказать – предваряя некоторые
события, которые произойдут в дальнейшем, – что Данила Холмский был парень
довольно-таки образованный: все-таки он не родился бегуном-агитатором и, что
характерно, не собирался умереть в этом качестве. Он работал
психологом-консультантом на телефоне доверия, а агитатором просто подрабатывал,
чтобы оплатить заочную учебу на психологическом факультете университета,
квартиру, которую снимал (родом Данила был из Богородска и собственной
жилплощадью в губернском центре пока не разжился), ну и вообще – приодеться,
съездить куда-нибудь в отпуск, купить подарочки любимым маме и бабушке... В
общем, Данила Холмский был человек скорее хороший, чем плохой, скорее умный,
чем глупый, но при многих бесспорных достоинствах у него был один весьма
серьезный недостаток: он не любил читать.
Нет, с обязательной психологической
литературой все обстояло как надо, ее Данила поглощал пачками, однако что
касается книг как сокровищ общечеловеческих ценностей... В школе по литературе
у нашего героя была развалистая троечка, сочинение на вступительных экзаменах
он умудрился списать со шпаргалки, из Пушкина усвоил только метеопрогнозы:
дескать, если буря периодически кроет небо мглою, то вскоре закрутятся снежные
вихри. К «Мастеру и Маргарите» господин Холмский подступался трижды – и трижды
отступался от этой великой книги, которую втихомолку начал считать скучнейшим
произведением всех времен и народов... Что характерно, сказок Данила тоже не
любил, а потому о приключениях Синдбада-морехода не читал. И, конечно, слыхом
не слыхал о том, как сей храбрый мореход однажды необдуманно ответил
любезностью на просьбу какого-то немощного старца подставить ему свое крепкое
плечо... Нет, Даниле, в отличие от Синдбада, не пришлось сажать незнакомца на
закорки и переносить через реку, да и стариком тот отнюдь не был, однако
конечный результат и для Синдбада, который несчетное количество дней не мог
избавиться от зловредного тунеядца, и для Данилы, взвалившего на себя в эту
ночь ношу непосильную, оказался почти одинаков.
В этом «почти» кроется весь смысл дальнейших
событий... но не стоит забегать вперед!
Короче говоря, Данила подставил свое плечо
незнакомцу, который без этой опоры, несомненно, снова сверзился бы наземь. И
они вместе сделали несколько шагов, после чего пьяница поинтересовался:
– А куда мы идем?
Строго говоря, этот на диво логичный вопрос
должен был задать себе не едва проспавшийся человек, а трезвейший Данила. Этот
последний же только и мог, что промямлил в ответ:
– Не знаю.
– А это какая улица? – спросил
бывший пьяный.
– Вон там – Минина, – показал кивком
Данила, потому что руки у него были заняты: одна поддерживала незнакомца,
другая несла портфель с анкетами. – А там – Сенная площадь.
– О, класс! – восхитился
незнакомец. – Пошли на Минина. Дом четырнадцать, квартира двадцать шесть.
– Вы там живете? – поинтересовался
Данила.
– В том числе, – последовал
загадочный ответ.
Впрочем, Даниле было не до того, чтобы
задаваться какими-то там загадками. До дома посредине улицы Минина не очень
далеко, это да, однако его собственный путь домой лежал несколько в другую
сторону. Он так и объяснил проспавшемуся попутчику и даже принялся снимать с
плеча его руку, однако обладатель этой руки начал без поддержки качаться, что
былинка на ветру, и Даниле ничего другого не осталось, как снова сделаться
подобием костыля.
Строго говоря, он вполне мог предоставить
этого человека его собственной подпившей судьбе. Проще выражаясь, оставить его
одного, пойти своим путем. И Данила знал, что на его месте так поступил бы
каждый... пусть даже незнакомец незамедлительно свалился бы наземь и вынужден
был бы продолжить путь на карачках. Но все дело в том, что после средней школы
наш герой два года учился в медицинском училище, закончил его, потом даже
умудрился поработать фельдшером на «Скорой». Происходило все это не в Нижнем, а
в родимом Богородске, но суть дела, вернее, суть данной Данилой клятвы
Гиппократа от этого не менялась...
«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей
и Панакеей
[4]
и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно,
соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу. Я направлю
режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением,
воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому
просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла;
точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно
буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я
войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного
и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и
рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал
касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я
умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву,
да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные
времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».
Ну и все прочее в том же роде.
Среди этого устаревшего извития словес, в наше
время преобразовавшегося в суховатую и обтекаемую «Клятву врача», Данила и по
сю пору считал необходимым неукоснительно исполнять два пункта: никому не
отказывать в помощи и свято хранить врачебную тайну. Это уже принесло ему в
жизни немало хлопот; судя по всему, должно было принести еще больше; однако он
ничего не мог с собой поделать: покорно потащился по улице Минина, влача на
себе незнакомца, который и пытался самостоятельно передвигать ногами, да только
проку от этих попыток было мало.
Худо-бедно они добрели до дома номер
четырнадцать, представлявшего нарядную «сталинку» в череде других, похожих на
нее как близнецы-братья, вернее, сестры, ввалились в подъезд и двинулись вверх
по широкой, просторной лестнице с такими удобными ступенями, что подниматься по
ним даже с грузом на спине было гораздо приятней, чем налегке – по ступенькам
«хрущобы»-пятиэтажки, в которой квартировал Данила. Он почти не заметил, как
вознесся на четвертый этаж сам и втащил своего злополучного спутника.
