– И правда. Только сначала к дому
подъедем. А вдруг Жерар что-то перепутал и ждет нас не у въезда в деревню, а
около дома?
Деревню Мулен-он-Тоннеруа можно было проехать
вдоль и поперек за пять минут – причем пять раз туда и пять обратно. Даже по
масштабам Франции, которая, как известно, занимает отнюдь не одну шестую часть
земли, а значительно меньшую, – так вот, даже по масштабам Франции Мулен –
не деревня, а всего лишь деревушка. В ней живет сотня человек народу, домов –
ну, штук двадцать. Это каменные двух– и трехэтажные «домишки», стоящие в садах
или виноградниках, окруженных мощеными улицами.
Лера уже устала охать на каждом шагу. По пути
в Мулен они проехали через немалое количество подобных «деревушек», ухоженных
почище любого столичного города. Пересекли они и Нуайр, где проводил лето
потенциальный жених Леры – Жерар Филиппофф.
Этот городок с его типичными для бургундской
архитектуры оштукатуренными каменными домами, как бы перечеркнутыми наискосок
коричневыми балками, с бесчисленными цветочными кашпо, которые свешивались чуть
ли не со всех балконов и фонарей, привел Леру в состояние какой-то моральной
невесомости. Жизнь здесь была невероятно надежной, она чудилась бесконечной,
бесконечно устроенной и бесконечно комфортной, и Лера впервые ощутила, что эта
афера с французским женихом вполне может удаться. Еще вчера и даже сегодня в
Париже ей так не казалось. Конечно, Париж – роскошный, великолепный, ошеломляюще
прекрасный город, им невозможно не восхищаться, однако Лере трудно было
представить себя не просто бродящей по его загадочным улочкам, но именно
живущей там, живущей в одном из этих изысканных зданий. Других – не изысканных,
не величественных – она там просто не видела. Это же сплошь музеи, а не дома
для жилья! А ведь большинство времени мсье Филиппофф проводит именно в
Париже...
«Я не смогу! – смятенно думала
Лера. – Я слишком русская, слишком провинциальная для этого роскошного,
чужого города!»
Так она рассуждала в Париже. Однако в Нуайре
ей стало гораздо легче. Провинциалка? Да ведь и здесь провинция – дальше
некуда. Слишком русская?.. Ну что ж, бывают в жизни ситуации, когда стоит
пожертвовать ничем не подкрепленным, полунищенским патриотизмом ради
благополучной жизни в богатой стране, с богатым и щедрым человеком. И так ли уж
будет велика эта жертва, если мсье Филиппофф и Валерия Лебедева понравятся друг
другу?
Однако где же он, этот баснословный мсье
Филиппофф?
– Это потрясающе, – проворчала
Николь, выруливая на маленькую площадь. – Ты только посмотри! Его нет как
нет!
Лера осмотрелась – не без удовольствия, надо
сказать. В центре площади стояла высокая, в рост человека, каменная тумба, на
которой был водружен небольшой кованый крест. Лера не раз видела сегодня такие
крохотные часовенки – шапель, поставленные не всем, как говорится миром, а
какой-то одной семьей. Вот эта, именно эта шапель, предупредила Николь, была
сооружена семьей Брюн еще в четырнадцатом веке. С ума сойти: семьсот лет назад!
Тогда здесь, наверное, и в самом деле были речные мельницы на Тонне, эти самые
Мулен-он-Тоннеруа, давшие название деревне. Тогда же, в четырнадцатом веке,
было воздвигнуто и странное сооружение, ограждавшее площадь с восточной
стороны: обиталище Брюнов, которые в то время еще не разбогатели и не
обзавелись замками. Пережив затем вспышку удачи и обогащения, но утратив во
время революции восемнадцатого века замки и вновь обеднев, они смиренно
вернулись к родовому гнезду, перестроили его, приспособили для нормальной
жизни...
Ныне родовое гнездо Брюнов представляло собой
мощный двухэтажный дом – простой, ничем не отличающийся от стоящих вокруг,
разве что цветом. Все дома в Мулен радовали глаз серым камнем, отшлифованным
временем, а дом Николь был голубой. Вернее, облезло-голубой – кое-где краска
оставалась, кое-где стерлась.
– Ну и как тебе? – с усмешкой
глянула на Леру подруга. – Хорошую краску делали в 1922 году, правда? Чуть
не сто лет держится!
– Его покрасили в 22-м году?
– Ну да. Как раз окончилась Первая
мировая война, и французские солдаты возвращались по домам. Ги Брюн был
единственным представителем Мулен, который оказался на фронте. Его возвращения
ждала вся деревня. И когда прошел слух, что доблестный воин уже близко, земляки
от восторга решили покрасить его дом в любимый цвет всех французов. Сначала
намеревались разрисовать его вообще в три цвета, как на национальном флаге, но
потом выбрали один колер.
– Надо полагать, воин был в
восторге? – хихикнула Лера.
– В летописях рода Брюн его первая
реакция не зафиксирована, – хихикнула и Николь. – Однако у нас в
семье поговаривают, что он прожил всего лишь семьдесят лет (а все Брюны, чтоб
ты знала, долгожители, меньше чем до девяноста не живут!) именно из-за
потрясения, вызванного ежедневным созерцанием покрашенного и изуродованного
дома.
Лера смеялась, с радостью поглядывая на
подругу. Как же здорово, что Николь стряхнула наконец-то свое уныние, ставшее,
казалось, привычным! Уж сколько раз Лера ей твердила, что это и для будущего
ребенка вредно, и вообще – грешно столь глубоко предаваться унынию, но Николь
никак не могла сбросить этот печальный флер. А тут вдруг вон как оживилась!
Дома, как говорится, и стены помогают.
– Ну, и в самом деле пора позвонить
Жерару, – отсмеявшись, сказала Николь и открыла сумочку. Заглянула туда,
высоко вскинула брови, открыла бардачок. Нахмурилась. Неловко, оберегая живот,
выбралась из машины и направилась к багажнику.
Лера тоже вышла. И в ту же минуту невдалеке
громко начали бить часы. Она даже вздрогнула! Оглянулась и увидела за деревьями
стену церкви с часами. Это они отбивали пять вечера.
Лера невольно покачала головой. За минувшие
полтора дня хождений по Парижу она четырежды заходила в разные католические
храмы (культовый Норт-Дам-де-Пари, церковь Святой Мадлен, Тринити, то есть
Троицы, и истово любимый ею за тревожную красоту Сакре-Кёр), и всякий раз там
начинали либо бить колокола, либо играть орган. А здесь вот часы ударили. Нет,
католические храмы определенно благосклонны к русской девице, которая надеется
найти свое счастье на этой земле! Они как бы даже благословляют ее. А вот
интересно, этот мсье Филиппофф, наполовину русский, уже окончательно
окатоличился? Захочет он венчаться по православному обряду или по
католическому? Или вообще не пойдет в церковь, дело ограничится регистрацией
брака?
Слушайте, девушка, а вам не кажется, что вы
слишком уж ретиво взялись за шкуру неубитого медведя? Вышеназванный жених еще
не сделал вам официального предложения. Вы еще в глаза друг друга не видели.
Только на фото и на видеокассетах. А ведь может статься, что, повстречавшись,
вы кинетесь друг от друга наутек!
– Замечательно, – раздался в это
время сердитый голос Николь. – Просто потрясающе!
