«Он что, ждет, я сейчас наброшусь на него,
скручу по рукам и ногам и поволоку в милицию? – внутренне усмехнулся Веня
– без всяких признаков веселья, впрочем. – Да нет. Кажется, я сделал все,
что мог. Кто может, пусть сделает больше!»
Он стоял и пытался вспомнить, как это будет
по-латыни. Почему-то заклинило – вспомнить казалось безумно важным. Не удалось.
Зато вспомнилось – и тоже не по-латыни! – другое выражение: «Мавр сделал
свое дело, мавр может уйти». Отчего-то все убеждены, что это слова
шекспировского Отелло, а на самом деле – это выражение из трагедии Шиллера
«Заговор Фиеско». Веня это знал, но сейчас и это знание не принесло ему никакой
пользы.
Посмотрел еще раз на Вятского.
Нет. Все. Больше ничего невозможно придумать,
предпринять, сделать...
«Доктор сделал свое дело, доктор может уйти!»
Белинский повернулся и побрел к двери. Она так
и оставалась незапертой. Веня, пока спускался, почему-то все вслушивался – не
щелкнет ли замок?
Нет. Видимо, Вятский так и не встал с дивана.
Валерия Лебедева. 1 августа 2002 года. Мулен-он-Тоннеруа
Но это оказался не Жерар...
Подойдя к стеклянной двери, Лера ахнула так
громко, что у нее даже горло заболело. Было с чего ахать. На крыльце стоял
Мирослав!
Она машинально, еще не оправившись от
изумления, повернула ключ в замке, распахнула дверь и только потом сообразила,
что надо было сначала предупредить Николь.
Но дело уже сделано. Мирослав с некоторым
недоумением посмотрел на Леру, словно не узнал ее (ну правильно, они ведь виделись
год назад, можно и забыть!), но тут же углядел на ее спиной Николь – и замер в
дверях, ни вперед, ни назад. За его спиной маячил какой-то невысокий худощавый
парень, который то пытался поглядеть в комнату через плечо Мирослава, то
поднырнуть под его руку, но дверной проем был слишком тесным, а Мирослав не
отличался хилостью.
Николь и Мирослав неотрывно смотрели друг на
друга, и у Леры вдруг сжалось сердце, такое непримиримое, оскорбленное
выражение было написано на их лицах.
– Что же ты не спросишь, от кого у меня
этот ребенок? – с ледяным видом спросила Николь, упирая руки в боки и
нарочно прогибая спину, отчего ее живот выпятился еще сильнее.
– Хотелось бы надеяться, что от
меня, – сдавленно выговорил Мирослав. – Но если даже и нет, мне
это... все равно. Понимаешь? Это не имеет никакого значения. А все-таки он...
мой?
Глаза у Николь стали такими, что Лера поняла:
пора приходить на помощь.
– Во-первых, это не он, а она. В смысле,
девочка, – уточнила Лера, говоря по-французски, чтобы ее понимала и Николь. –
Ее зовут Шанталь. В смысле, будут звать, когда она родится. И она ваша, ваша,
не сомневайтесь. Вам надо срочно провериться у хорошего врача, потому что ваше
бесплодие, кажется, излечилось.
– Что? – пробормотал Мирослав,
поворачиваясь к Лере, но при этом не отрывая глаз от Николь. – Какое
бесплодие?
– Как это – какое? – спросила Лера,
переставая что-либо понимать.
– Перестаньте городить ерунду, –
раздраженно бросил Мирослав, наконец-то сдвигаясь с места и широкими шагами
устремляясь к Николь. – Мы можем поговорить наедине? Без этой сумасшедшей,
которая что-то лопочет, лопочет... Что она тебе наговорила, какое такое у меня
бесплодие?! Я ее вообще первый раз в жизни вижу. Кто это такая?
Лера онемела от возмущения. Вдруг Николь
закрыла лицо руками и начала трястись, не то плача, не то смеясь. Потом
покачнулась... Мирослав кинулся к ней, подхватил на руки – и выбежал из
комнаты. Заскрипели ступеньки под его тяжелыми, но стремительными шагами, а
потом все стихло.
«Ладно, черт с ним, не буду обижаться! –
подумала Лера. – Главное, чтобы они помирились».
И тут она наконец-то увидела, что молодой
человек, маячивший за спиной Мирослава, все еще стоит в дверях, будто не
решаясь войти в комнату.
– Добрый вечер, мсье, – рассеянно
поздоровалась она. – Извините, вы не могли бы прийти завтра? Мадемуазель
Брюн, как видите, немного занята сегодня. И вообще...
– Ни-че-го не понимаю, – медленно,
как бы про себя проговорил незнакомец, сокрушенно качая головой.
Не вдруг до Леры дошло, что он говорит
по-русски.
– Вы кто?! – изумленно воскликнула
она и чуть не засмеялась, увидев, как расширились от удивления его глаза. И не
только расширились, но будто осветились изнутри. Только что они были карие, а
теперь вдруг сделались янтарные. Ну чистый янтарь! Никогда не видела Лера таких
глаз! Вдобавок они были странной и очень красивой формы – немного приподнятые к
вискам, окруженные столь длинными ресницами, что Лера исполнилась немалой
зависти. В книжках такие ресницы называются стрельчатыми.
«Странно, почему именно у парней часто бывают
потрясающие ресницы? – грустно подумала она. – Вот ему они конкретно
зачем? И такие яркие, четко вырезанные губы – лук Амура! – парню тоже не
нужны». И волосы у него были красивые: русые с рыжинкой, небрежно отброшенные
со лба. Насмешливо-дерзким выражением лица он немного напомнил Лере Жерара,
однако был, конечно, моложе и, что греха таить, красивее. Вот только рост
подкачал. Жерар был ростом метр восемьдесят, то есть на десять сантиметров выше
Леры. Этот же парень оказался чуточку ниже ее.
Странно. Это нисколечко не портило его в
Лериных глазах, а ведь раньше она и не взглянула бы на мужчину ниже себя.
С другой стороны, какой он мужчина? Хоть
впалые щеки и покрылись легкой щетинкой, что придавало ему сходство с молодым
революционером-народовольцем, какими Лера видела их на картинках и в
исторических фильмах, тем не менее сразу понятно, что он еще совсем мальчишка.
Далеко до тридцати. Может быть, он даже младше Леры.
Еще одна странность... то волнение, которое
она ощутила, заглянув в его удивительные глаза, не уменьшилось и после этого
открытия. А ведь раньше у Леры всегда были четкие, устоявшиеся представления о
том, каково должно быть возрастное соотношение между мужчиной и женщиной. Он
должен быть старше, она – младше. И ни в коем случае не иначе. Жерар вполне
подходил Лере, а этот «мальчишка» – нет. Почему же в таком случае она не
ощутила при виде Жерара такого волнения, какое испытала сейчас? Нет, нет, она,
конечно, волновалась при встрече с женихом, однако волновался ее ум, а не
сердце. И не тело. А сейчас с ней происходит что-то странное. Содрогание
какое-то. Нечто, не испытанное раньше, а оттого пугающее.
Внезапно она сообразила, что ее погружение в
волнующие янтарные глаза несколько затянулось, рывком вынырнула из оцепенения и
торопливо поплыла к спасительному берегу обыденности:
