Лера начала читать. Перед нею был нотариально
заверенный и соответствующим образом, с соблюдением всех юридических тонкостей,
сформулированный отказ от прав владения денежным имуществом, полученным
Валерией Евгеньевной Лебедевой, гражданкой Российской Федерации (год, число,
месяц, место рождения, серия и номер паспорта, дата и место выдачи, адрес, по
которому прописан паспорт), согласно завещанию гражданина Франции Габриэля
Филиппофф. Вышеупомянутая В. Е. Лебедева отказывалась от своего имущества в
пользу гражданина Российской же Федерации Шведова Алексея Викторовича (год,
число, месяц, место рождения, серия и номер паспорта, дата и место выдачи,
адрес, по которому прописан паспорт). Подписи нотариуса и свидетелей акта отречения
от прав уже стояли, как и печать нотариальной конторы. Свободным оставалось
только место, где Лебедевой В.Е. предстояло поставить свою подпись. Бумага была
составлена на русском и французском языках.
Очевидно, что аналогичный документ подготовлен
для Мирослава, только там указаны его имя, отчество фамилия и паспортные
данные.
– А как они узнали мой адрес, номер
паспорта и все такое? – изумилась Лера.
– Люди серьезные, профессионалы, –
улыбнулся Жерар. – Все эти данные, очевидно, были в картотеке Николь, так
что мэтру Морану не составило труда заглянуть туда.
– Понятно. А кто такой Шведов Алексей
Викторович?
Жерар только фыркнул, но не сказал ни слова.
– Какая мразь... – протянул
Мирослав. – Быть того не может!
Лера поглядела на Мирослава и увидела, что он
с уничтожающим, брезгливым выражением смотрит на Алекса, медленно покачивая
головой, как бы не веря своим глазам.
Николь стояла с несчастным видом, беспомощно
сплетая и расплетая пальцы.
– Мирослав, погоди... – пролепетала
она, но ее жених на нее даже не взглянул.
– Значит, я угадал вчера? Значит, я не
зря так душевно хотел набить тебе морду еще там, в Париже? – сквозь зубы
проронил Мирослав, не сводя глаз с Алекса. – Да, Алексис... Не зря... Но
ты хороший психолог! Ты сразу просек, на чем меня можно сломать. На жалости,
правильно. Если я человека жалею, то на какое-то время перестаю его трезво
оценивать. Но только на какое-то время. И время, отпущенное тебе, прошло.
Теперь я смотрю и вижу, какая же ты подлая свинья.
– За что?! – яростно вскричал Алекс. –
Что я сделал? Что ты там вычитал, в этой бумаге? Этот буржуй меня оклеветал, не
верь ни одному его слову, он меня ненавидит, потому что...
– Потому что? – высокомерно повторил
Жерар.
Алекс люто сверкнул на него глазами, но
вдаваться в подробности не стал: повернулся к Лере:
– Что там написано? Скажи мне! Почему ты
так на меня смотришь, почему?! Что там написано, могу я узнать или нет?
– Разве ты не знаешь? – с тоской
пробормотала Лера. – Разве ты не знаешь, что мы с Мирославом должны были
отказаться от наследства в твою пользу? Его вы шантажировали мнимым похищением
Николь, а какие меры собирались применить ко мне? – Она вдруг вспомнила
рассыпанную мирабель и ощутила, как загорелись щеки. – Да... Кажется, я
понимаю...
– Ничего ты не понимаешь! – рявкнул
Алекс. – И я тоже. Это... это заговор какой-то! А ну дай сюда!
Выдернул из рук Леры бумагу, пробежал глазами
– и потрясенно покачал головой:
– Это же надо... Это же надо! Лихо
придумано...
Отшвырнул документ, выпрямился с торжествующей
улыбкой:
– Мирослав, ты тут меня называл и так, и
этак, и еще бог знает как. Возьми свои слова обратно. Возьми, ну!
– Это еще почему? – осведомился
Мирослав.
– Вот именно, почему? – заносчиво
повторил Жерар.
– Да потому! – торжествующе
выкрикнул Алекс. – Потому, что я – не Алексис Шведов, ясно?
– Ну да, рассказывай, – кивнул
Мирослав. – Люблю твои рассказы! Я сам видел твой паспорт в аэропорту. И
видел того усатого хмыря, который тебя встречал.
– И паспорт был не мой, и хмырь встречал
не меня, – как-то совсем по-юношески, освобожденно засмеялся Алекс. –
Говорю же: я не Шведов!
– А кто ж ты тогда такой?
– Я – Данила Холмский.
– Какой еще Холмский? – хлопнул
глазами Мирослав. – С чего бы это вдруг ты Холмским стал? А где Шведов?
Что с ним?
– Шведов?.. – вдруг охрипнув, с
трудом выговорил Алекс. – Шведов... он убит.
Данила Холмский. Ночь на 31 июля 2002 года. Нижний Новгород
Он вбежал в комнату с бутылкой воды и
стаканами:
– Минералки налить?
Хозяин тихо лежал на диване и смотрел на
Данилу своими темными глазами. Взгляд у него был совершенно бессмысленный.
«Господи, надо же так надраться!»
Данила с отвращением вспомнил раз или два, ну,
может, три в своей жизни, когда ему тоже случалось «надраться» подобным
образом. Надо полагать, в жизни каждого мужчины хоть единожды, но возникали
такие «провалы в никуда». И все-таки Даниле казалось, что ему лучше, чем его
невольному знакомцу, удавалось сохранять человеческий облик. Нет, в самом деле,
до чего же неприглядный вид! Какая-то нелепая, скрюченная поза, словно его руки
и ноги судорогой свело, рот приоткрыт, глаза, наоборот, полузакрыты... весь
зеленый какой-то. Полное впечатление, что перед тобой мертвый человек. Нет,
все-таки омерзительно это – так напиваться!
И вдруг – словно шевеление какое-то прошло по
комнате, шепот, шелест, шуршание – ну, некое бестелесное движение. А потом
вновь воцарилась тишина. И в это мгновение Данила осознал, что лежащий на
диване человек и впрямь мертв – вот только что умер. Вот только что душа его
изошла из тела, этот миг и застал Данила.
У него резко потемнело в глазах, потом зрение
вернулось – и он разглядел то, что не заметил в первую минуту. Это было темное
пятно на боку мертвого человека. Темное, влажное, красноватое пятно. Из него
что-то торчало.
Данила подошел ближе. Это была пластиковая
рукоять ножа.
Что-то зазвенело – мелодично, неровно,
пугающе. А, ну да – это у него руки затряслись, стаканы ходуном ходят.
Этот звон невыносимо действовал на нервы. Надо
избавиться от стаканов. Данила, шатаясь, побежал на кухню, но в коридоре ему
вдруг послышалось, что из комнаты донеслись шаги. И стаканы, и бутылка так и
рухнули на пол. «Ессентуки-17» запрыгали, как мячик. Данила подхватил бутылку и
тупо посмотрел на хрустальные осколки. Потом заглянул в комнату.
