– Ладно, надоело... – вяло
откликнулся Мирослав. – Хватит дурить, голова болит.
Данила только вздохнул. У него тоже болела
голова. Этот старый винный погреб, в котором их держали, был весь пропитан
запахами перебродившего, прокисшего вина. Было такое ощущение, что оба они
постоянно с похмелья. Вот уже который день!
А который день, кстати, они здесь сидят?
Неведомо. Казалось, что бесконечно долго. Они даже не могли коротать время за
разговорами, потому что в подвале обитало какое-то безумное эхо, отзывавшееся в
самых дальних углах и рычавшее, словно сонм чудовищ. Поначалу Мирослав и Данила
еще как-то развлекались, пробуждая чудовищ к жизни, но от их рычания очень
скоро начинало ломить виски, а поскольку голова и так болела от кислого винного
духа, то они теперь позволяли себе развлекаться с эхом очень редко. И вот еще
что было плохо: эхо выносило их голоса наверх из подвала, где всегда стоял
охранник. Или Тьерри, или Бенуа – по очереди. Говорили Мирослав и Данила
по-русски, а это страшно раздражало их нервных стражей, которые думали, что
пленники строят планы побега или издеваются над ними. Пару раз то Тьерри, то
Бенуа врывались в подвал и устраивали краткое, но чувствительное побоище. Если
учесть, что Мирослав и Данила были связаны, краткими эти избиения им не
казались. Бенуа, сказать по правде, особой лютостью не отличался, ну сунул пару
раз под вздох, и все, – усердствовал в основном Тьерри. Он считал Данилу
прямым виновником того, что сам же стащил у него паспорт и доставил себе и
другим столько нервотрепки. Ну а когда Данила с пеной у рта принялся отрицать
свою тождественность со Шведовым, когда мэтр Моран ему поверил и по-настоящему
схватился за голову из-за того, что натворили его «боевики», тут уже дела
Данилы сделались совсем плохи. Вчера у него появилось серьезное подозрение, что
Тьерри просто-напросто забьет его до смерти.
Озверевшего приятеля оттащил от пленника
Бенуа. Выгнал втолчки из подвала, посмотрел на Данилу, который висел на своих
веревках и с трудом восстанавливал дыхание, подал воды... потом ушел, буркнув
что-то по-французски.
– Что он сказал? – спросил Данила
потом, много позже, когда уже очухался малость.
Мирослав задумчиво хмыкнул:
– Интересный парень этот «гасконец».
Очень интересный! Он сказал: дурак ты, что признался, дескать, что паспорт не
твой. Получил бы деньги – и все тут. А теперь положение осложнилось...
– Это в каком смысле? – насторожился
Данила.
– Не знаю, он не сказал. Может быть,
что-то у них там случилось, а может... может быть, Себастьен Моран понял
наконец, как он запутался. Понял, что нас ни в коем случае нельзя было брать.
Теперь мы их знаем в лицо. И даже если я подпишу эту чертову бумагу, мы ведь с
тобой не уйдем, как побитые собаки, поджав хвост, верно? Нам захочется взять
реванш... Это до Морана, похоже, наконец-то доехало. Что мы заявим в полицию,
что будет судебное разбирательство... Если бы им удалось меня сломать тогда,
сразу после приезда, когда я еще ничего не знал, – это одно. А теперь –
теперь так или иначе придется прятать концы в воду, понимаешь? Видимо, Моран
пока не готов к двойному убийству. Но постепенно начинает понимать, что если не
заставит нас молчать, то ему придется нас убить. Так что... положение и в самом
деле очень осложнилось.
«Может, я и правда дурак? – в смятении
подумал Данила. – Может, и правда надо было не раскрываться? Принять эти
деньги, а потом хоть трава не расти!»
Но он сильно подозревал, что трава вот именно
выросла бы: на его могиле. Кто он вообще такой, чтобы Моран делился с ним
такими огромными башлями? Старался бы ради него... И все чаще Данилу посещала
мысль, что злополучный Шведов, по сути дела, был в этой игре такой же
подставной фигурой, такой же пешкой в чьих-то руках, как и взявший его имя
Данила Холмский.
Между прочим, русские знахари не зря
остерегали людей подбирать чужие вещи, ибо они могут быть с человека, на
которого была напущена порча. И порча переходит к тому, что подобрал эту вещь.
Может быть, на Шведова было напущено? И
Данила, взяв его паспорт и прочее барахлишко, перенял все то, чего не успел
испытать бедолага при жизни? И в конце концов так же сгинет неведомо от чьей
руки, как сгинул Шведов...
Думать об этом не хотелось, вот он и орал,
будил подвальное эхо, пытаясь хоть как-то отвлечь себя.
Наверху заскрипела дверь, Данила смолк. Не
хотелось, чтобы спустился Тьерри, накостылял своими мерзкими черными лапами. А
ладони у него были розовые. Это и казалось самым ужасным. Ну черный, так уж и
был бы черный везде!
Однако это примчался Бенуа. Глаза
возбужденные, усы только что не скачут. Начал развязывать Данилу, а у самого
руки так и трясутся.
– Что случилось? – встревоженно
крикнул Мирослав из своего угла и повторил вопрос по-французски.
Бенуа что-то быстро ответил.
– Он советует тебе быть
благоразумным, – перевел Мирослав. – Говорит, что другого шанса может
и не быть.
– Шанса на что? – спросил Данила у
Бенуа, но тот отделался сакраментальным «Жё нэ компран па!» и вновь что-то
сказал Мирославу.
– Этот тип советует тебе
соглашаться, – перевел тот. – Соглашаться со всем, что бы ни
случилось! Понимаешь?
– Нет. Жё нэ компран па! Вот же зараза!
Времени на разговоры больше не было...
Данилу вывели из подвала – в первый раз за все
эти дни. Воздух показался пьянящим – оказывается, именно чистый, живой воздух
пьянил покрепче, чем та прокисшая вонь, которой они с Мирославом дышали там,
внизу. Лестница из подвала вела в коридор, который переходил в просторный холл.
Данила мельком отметил ультрамодную обстановку, показавшуюся ему какой-то
бездушной по сравнению, например, с той восхитительной, незабываемой, волшебной
бургундской дачкой... А вообще-то на мебель и блеклые картины под стеклом, в
хромированных рамах он особенно не смотрел: запоминал дорогу, прикидывал, не
удастся ли удрать. Но Бенуа был слишком близко, а главное, в углу стоял еще и
Тьерри, так и буравя Данилу ненавидящими черными глазами. В кресле сидел
угрюмый старик, которого Данила уже видел в первый день своего плена. Это и был
мэтр Моран.
Да, похоже, Мирослав прав: дяденька запутался
– и очень сильно по этому поводу струхнул. Волос на плешеватой голове
поубавилось, щеки обвисли, под глазами вспухли мешки. Он с унылой ненавистью
взглянул на Данилу и тотчас отвернулся, словно ему и смотреть-то на этого типа
тошно было.
Ну да, пожалуй... Это Данила вполне мог
понять, потому что и сам испытывал аналогичные чувствия.
