Удав схватил ее за уши и заставил встать с крашеных половиц, с чмоканьем отлипших от ее кожи.
— В койку пойдем, — решил он, бросив взгляд в дверной проем спальни с развернутым раздвижным зеркалом на комоде, застеленном ажурным покрывалом. Такие же ажурные гардины висели на окошке над кроватью с никелированными шариками и горкой перьевых подушек.
— Обломишься, Удав, — предупредил опытный Рамзес. — Там перина и сетка до пола. Неудобно.
— Был удав, стал паук, — нашелся Пушкин, — в сетке, без штанов и брюк.
— Вот сюда ее клади. — Шалман показал на диванчик в углу под сломанными ходиками и целым иконостасом портретов дальних и близких родственников. Была там и цветная фотография самой Лены, еще девятилетней или что-то около того, в школьной форме, с обручем, надетым на голову на манер короны. Маленькая принцесса, придумывавшая себе сказки со счастливым концом. Уже успевшая узнать и понять, что представляет собой человеческая жизнь.
— Они вернутся, — сказала Лена, которую толкнули к дивану.
Сколько книг было на нем перечитано, сколько фильмов пересмотрено, сколько дум передумано!.. И вот всему этому пришел конец. У Лены забирали не только позднее детство, но и саму жизнь. Ей хотелось плакать, но она не плакала, а смотрела на своих врагов абсолютно сухими глазами.
— Фраера твои вернутся? — уточнил Удав.
— Да, — подтвердила Лена. — Вернутся и убьют вас всех. Они такие.
— Ах ты!.. — Пушкин, растерявший всю свою веселость, замахнулся. Но Шалман поймал его за запястье.
— Погоди, брат. Видишь, девочку трясет? Давай пожалеем малышку.
— Это можно, — рассудительно согласился Рамзес, еще никогда никого не жалевший. — Пусть скажет, где ее кореша, и мы уйдем.
— Еще и забашляем, — посулил Удав, сахарно улыбаясь. — Дать тебе денег, тетя Лена?
От его опытного взгляда не ускользнуло то, как пленница покосилась на сумку под вешалкой с нагромождением верхней одежды, начиная от болониевых курток и заканчивая облезлыми шубами. Два быстрых шага туда, два обратно, и вот уже вся компания заглядывает в раскрытую сумку и норовит сунуть туда руку, чтобы пощупать, поворошить, подержать пачки денег, наваленные внутри.
— Бли-и-и-ин! — восхищались бандиты. — Вот оно, бабло воровское! Еще кусок общака нашли. Где остальное?
Опомнившись, Шалман поискал глазами Лену, чтобы спросить у нее, но обнаружил, что ее нет на месте. Воспользовавшись общим замешательством, она выскользнула из дома и, скорее всего, сумела бы удрать, если бы не Ваня Грозный, перехвативший ее на крыльце.
— Пить захотелось, сил нет, — объяснил он свой уход с поста. — Подхожу, а тут на тебе! Голенастая попалась. Ни тебе сисек, ни булок пухлых…
— Сойдет и так, — успокоили его. — Возвращайся на стрему, Грозный.
Но он уже вытянул шею, заглядывая в сумку.
— О! Надыбали, да? Без меня делить решили?
— Тут никто ничего не делит, — успокоил его Рамзес. — Тут все общее, воровское.
Пока они говорили, Лена сделала еще одну попытку прошмыгнуть к двери. Ей поставили подножку, вытряхнули из лифчика, трусишек, надавали оглушительных затрещин и швырнули на диван.
— Я первый кочан грею, — объявил Удав, нервно расстегивая джинсы. — Вся кровь от мозжечка отлила. Не могу-у!
Он заскрипел зубами.
— Я сбоку, — засуетился, зашаркал Грозный. — Ты делай свое дело, а я в голову…
— Ладно! — звонко воскликнула Лена и встала во весь рост. — Если так, то я сама всех обслужу. Только презики раздам.
Она и сама не знала, как сумела произнести эту фразу, не запнувшись на паскудном словечке. Но иначе было нельзя, ей не оставили выхода.
— Да не нужны резинки твои, — задержал ее Удав, успевшей уронить штаны на пол и путающийся в них. — Беременность тебе не светит, тетя Лена.
— Ша! — прикрикнул Шалман. — По согласию веселее будет.
— Девочка хочет, пищит и хохочет, — выдал очередной экспромт Пушкин. — Я прослежу, братва. Спокуха!
Не отпуская пленницу дальше чем на шаг, он сопроводил ее в каморку между кухонной печью и спальней. Здесь размещался любимый уголок Лены с книгами, музыкальными дисками, альбомами и прочими принадлежностями для рисования: восьмицветная детская акварель, баночки с засохшей гуашью, кисточки и карандаши. Подобно своей старшей подруге Лена хотела стать художницей. Потом Лариса уехала, и Лена почти забросила рисование. Но она хорошо помнила, как делала это. Как стружила карандаши, которые обожала держать очень острыми, сунутыми грифельками вверх в черном деревянном стаканчике, расписанном красно-желтыми цветами. Здесь же хранился скальпель для заточки. Тонкая рукоятка была обмотана синей изоляционной лентой, чтобы Лениным пальцам не было больно. Но сейчас она боялась другой боли.
— Ну! — поторопил ее Пушкин. — Шевелись, коза. Жаль, не я тебя первый раскатаю. Ты много потеряешь.
Он засмеялся, приготовившись выдать очередной перл, но опешил, открыв рот, когда увидел скальпель в ее руке. По этому рту она его и полоснула, проведя лезвием от щеки до подбородка. Это было необходимо сделать, чтобы бандит не помешал Лене осуществить задуманное.
Кожа на его физиономии лопнула и разошлась, успев обнажить сырую розовую плоть до того, как оттуда хлынула темная кровь.
— Тля-а-а!
Он схватился за рану, инстинктивно пытаясь удержать разъезжающиеся края. И только тогда Лена принялась за себя. Воткнула скальпель в низ голого живота, рванула вверх. И, не переводя дух, повторила операцию с другой стороны. Никто не учил ее делать харакири, и у нее все получилось неправильно, неумело. Но своей цели она достигла. Это стало ясно, когда Лена увидела, что сделала с собой. Она опустила руки, которые инстинктивно зажимали живот, зажмурилась от ужаса и грохнулась на колени, потом скорчилась на боку, подгибая ноги.
Бандиты, толкаясь, лезли к ней, но мешал Пушкин, визжащий, как свинья. Его выволокли из каморки, освобождая доступ к телу, но даже распаленный Удав не рискнул насладиться еще живым, еще трепещущим телом.
— Кровищи много, — проговорил он с досадой. — Потом не отмоешься.
— Ушла мочалка, — процедил Шалман. — Лоханулись мы. И ее не поимели, и правду из нее не вытащили.
Говоря, он наблюдал, как умирает Лена, и вздыхал. А Ваня Грозный двинул под ребра верещащему Пушкину.
— Заткнись, урод. Ты телку проворонил, не ори теперь. Так тебе и надо, стихоплет драный.
— И хрен бы с ней, с телкой, — заключил Рамзес мрачно, — да теперь половина общака где-то зависла. Как искать? Где?
— Здесь, — подал голос Шалман, успевший вернуться в комнату с диваном.
Предоставив умирающей подергиваться и остывать в луже собственной крови, воры бросились на его голос. Шалман подождал, пока вопросительный хор голосов стихнет, и выставил перед собой спутниковую карту с кружком.
